Рот свел к минимуму все аспекты своей жизни, кроме работы. Возле письменного стола он прикрепил две записки: на одной – «Оставайся на месте», на другой – «Ничего лишнего» («лишнее» – это любое искушение отвлечься, кроме его базовых потребностей вроде писательства, еды, питья, зарядки, сна и уединения).
Такая жизнь может показаться унылой и обедненной, если игнорировать тот факт, что сам Рот чувствовал себя вполне довольным и счастливым. Эта «одиночная миссия», которую сам он сравнивал с суровой казарменной жизнью солдата, заставила его способности и писательское воображение работать в круглосуточном дежурном режиме.
«Это был замечательный опыт, – делился Рот. – Страстность воспоминаний в их мельчайших подробностях – вот что связывает дни между собой – дни, недели, целые месяцы. Я получал огромное удовольствие от такой жизни. Я думаю, любой писатель получает от этого удовольствие, поэтому мы все этим и занимаемся – связываем дни воедино. Я это делаю, ведя суровую жизнь аскета».
Мне пузырь Рота не кажется унылым, странным или мизантропическим. У него были идеи, требующие выражения. Чтобы реализовать их, он выбрал удобный для себя аскетичный образ жизни.
Жить в пузыре – не значит удалиться в пустыню или пещеру от мира и людей. Это состояние сознания, когда хочется убрать, отодвинуть на время все, что отделяет и отвлекает тебя от работы. Но важно не скатиться при этом в асоциальность. Ричард Аведон прожил в пузыре большую часть своей творческой жизни. Этим пузырем стала большая студия на восточной стороне Верхнего Манхэттена, набитая ассистентами. Сам Аведон – исключительно социальное существо: доброжелательный, внимательный и чуткий, очень предан своим друзьям, наделен исключительным даром располагать к себе людей. Полагаю, больше, чем он, знаменитостей и значимых людей встречали и знали в своей жизни только главы государств и ведущие ток-шоу. И тем не менее студия Аведона обладает всеми характеристиками идеального пузыря. Она закрыта, автономна, недоступна для помех извне, что позволяет ему работать в уединении, будучи окруженным людьми. Его секрет – камера и харизма, привлекающие, заманивающие весь мир в этот пузырь. В пузыре, так хорошо знакомом ему, но незнакомом его посетителям, готовит, вспоминает, он концентрирует, соединяет и шлифует, постоянно совершенствует свое искусство.
Правил нет. Пузырь может существовать посреди хаоса. Он может быть мобильным: нет страшнее бедлама, чем гастроли рок-группы, но строгие рамки расписаний авиаперелетов, графики заезда в отели, работа за кулисами и на сцене – все это становится своего рода передвижным пузырем, который несколько месяцев будет сопровождать артистов повсюду. У гастролирующего с ними оторванного от дома автора песен после возвращения окажется в запасе несколько новых хитов для очередного диска, хотя специально он ничего для этого не делал – пузырь заставил его.
Я понимаю, что не все могут позволить себе настоящие пузыри, какими обеспечили себя Рот и Аведон. У нас есть семьи, работа, обязанности, которые могут идти вразрез с нашим желанием творить. Я не хочу, чтобы мои призывы готовиться к марафону звучали для вас как «все или ничего» – правило, которое заставляет людей бросаться в крайности затворничества и прочие суровые испытания. В своем наихудшем варианте пузырь предстает в образе художника, который с безумным блеском в глазах накладывает в своей студии мазок за мазком на холст, не слыша заходящихся в плаче детей и призывы о помощи разрывающейся на части жены, – нельзя отрываться, надо ТВОРИТЬ. Я не нахожу этот образ героическим или романтичным, мне больше по душе образ Баха, любящего семьянина и наставника, которому ничто тем не менее не помешало создать шедевры в каждой из имеющихся в то время музыкальных форм. И несколько дополнительных форм, когда существующие не способны были воплощать его идеи. Но если мы хотим творить и сделать творчество своей привычкой, необходимо научиться создавать пузырь в любых, даже самых суматошных условиях. Пузырь поможет дойти до цели. Он – идеальное состояние, в котором ничего, ни одна деталь вашей идеи не потеряется, потому что деться ей просто некуда.
