Наступило молчание.
- Не пойдет в сборку? Это точно? - спросил огорченный Андрей.
- Просто смешно! Уж Ценципер знает ГОСТы, Ценциперу можете поверить.
Я сказал каким-то новым для себя, резким тоном:
- Ну и что же? Значит, на этом конец? Советуете сложить руки? Пусть уми...
Андрей скривился как от боли.
- Не надо. Прошу вас.
- Какой же выход? - спросил Ценципер, не обращая на меня внимания, круто поворачиваясь к Андрею. - Эх, сколько времени потеряли!
Андрей запустил пальцы в свои крупнокудрявые волосы.
- Выход один. Попросить...
- Гладких?
- Да. Пусть выточит по чертежу.
- Я уже сам думал о Гладких, - признался Ценципер. Он говорил как-то помягче обычного, не так пулеметно. - У нее может... должно получится.
- Если ее попросить. Гладких не откажет, сделает. Вот только когда? Андрей стал прикидывать.
Она работала в утро. Сегодня четверг - день политучебы. После занятий у нее передача опыта: приехали украинцы. А с утра ей опять заступать. Значит, остается только ночь. Да, только ночь!
- Спать, пожалуй, совсем не придется. - Ценципер покачал головой. Тяжело, конечно. - Позвонил телефон. Он поднял трубку, подержал ее в руке и положил обратно на рычаг. - Тяжело...
В наступившей тишине стало отчетливо слышно далекое, глухое, как будто подземное рокотание завода. На фоне приглушенных дальних звуков, стертых расстоянием, растворившихся в общем ровном тоне, выделялся один солирующий звук, выделялась звуковая струя потолще, погуще остальных, со своим особенным ритмом, - казалось, большое бревно сначала ползло с натугой по шероховатому полу, волоклось протяжно, медленно, с какими-то всхлипами и хрипами; потом, чуть помедлив, резким броском таранило железные ворота. И снова ползло, всхлипывало, шуршало.
- Пойдем, Андрей. - Ценципер встал. - Разыщем Гладких. Чертежи? Беру на себя. - Он опять заговорил в обычной телеграфной манере. - Сталь? Наверное, 40Х. Проверишь!
Теперь, на этом новом крутом повороте, все в моей жизни зависело от Гладких, какой-то Гладких, от ее решения, от того, захочет ли она, пробыв целый день на заводе, остаться еще на ночь - зная, что завтра в семь утра ей снова нужно стать к станку. И это ради незнакомого человека, ради чужой беды... Какую гирю надо положить на чашу весов, чтобы чужая беда перевесила, стала ее бедой? Какие привести доводы?
- Достаньте мне пропуск, - крикнул я Ценциперу. - Я с вами!
Ценципер отмахнулся короткой, похожей на крыло рукой. И черная птица на стене тоже отмахнулась.
- Чушь! Гладких нечего уговаривать. Не из таких. Андрей, ты готов? - Он сердито посмотрел на меня своими круглыми ястребиными глазами и закричал: - Бодрее! Мы с вами сварим этот бульон, да, да. Сошьем этот костюмчик! И получится совсем неплохо, слово Ценципера! Слышали, как сказал один портной? Его спросили: "Сколько времени вам нужно, чтобы сшить брюки?" "Шесть дней". - "Помилуйте, за шесть дней бог создал мир". Он ответил: "Так взгляните на этот мир - и на мои брюки!"
Снова продолжительно, настойчиво зазвонил телефон. Машинально я снял трубку.
- Юра? - Майкин голос, нежный и дрожащий, как серебряный луч, шел откуда-то издалека. - Это ты, Юра?
У меня перехватило дыхание.
- Как ты смогла... Кто тебе дал этот...
- Эдик звонил - по твоему поручению. (Никакого поручения я Эдику не давал.) Оставил номер телефона. А я не могла дождаться... - Слышимость была плохая. Звук прерывался, пропадал. - Эдик сказал, что все идет как надо. Медленно, но идет! Юра! - Голос зазвенел на высокой ноте. - Юра, я так боюсь. Скорее, пожалуйста, скорее! Когда все это будет? Ксения Алексеевна тут, с нами. Она тоже спрашивает - когда... Ей надо все подготовить... Один укол за шесть часов до операции, другой за три часа...
Я посмотрел на стоявших в дверях Ценципера и Андрея, - они прислушивались к разговору. И сказал Майке (я старался говорить как можно тверже, увереннее), что все идет как надо. Медленно, но идет. Люди делают что могут. Надо потерпеть. Деталь будет готова...
- К пяти часам, - горячо бросил Андрей, и щеки его вспыхнули.
- К семи утра, - сухо, деловито поправил Ценципер.
