Дара задрала голову и посмотрела на небо, пытаясь успокоиться. Небо – оно и есть небо. На секунду, правда, ей показалось, что она видит водную рябь. Но нет, это плыли полупрозрачной дымкой вечерние облака. Смеркалось.
Подбежала Иванна с угощением, и Дара тут же успокоилась. Доманя была ее якорем в этом подводном царстве, в Мологе – Китеж-граде.
– Держи!
Мороженое оказалось без упаковки – снежная сладость, зажатая между двух круглых вафелек. Интересно, давно ли Ива последний раз мыла руки? Желудочный грипп, острицы, все дела. Но Дара не стала придираться, решив, что просто не будет есть вафли.
На вкус мороженое оказалось совершенно обычным. Сливочное, сладкое, как и положено мороженому. Ничего особенного. И почему бабушка Галя так его восхваляла?
Дара увлеклась дегустацией и не сразу заметила мрачное выражение на лице Ивы. Опять ей кто-то не угодил? Доманя колюче глядела на двух мужчин в форме.
– Кружат, стервятники, – процедила она сквозь зубы. – А через месяц скажут, что вместо города будет море. Собирайте пожитки и выметайтесь.
– В сентябре? Под зиму? Но зачем? Кому это надо?
Ива горько усмехнулась.
– Как зачем? План же! Мологу сначала вообще не собирались топить. Но потом инженеры что-то там доработали в своих чертежах, придумали, как увеличить мощность гидроэлектростанции, и мы лишились дома. Хотя тоже не поверили сначала. Как перевозить дома, если морозы на носу, как устраиваться на новом месте? Одними из первых уехали Лебедевы.
Ива сделала паузу и поглядела на Дару, но та молчала, не зная, что сказать.
– Катерина Лебедева, – пояснила Ива, но, видя, что Дара по-прежнему ничего не понимает, добавила: – Катерине бабушка одолжила тот самый графин с чертиком, чтобы образумить мужа. И Лебедевы увезли его из Мологи. Да что я тебе рассказываю, пойдем лучше покажу.
Они зашагали дальше по скверу. Что-то вокруг неуловимо изменилось. Воздух посвежел, стал звонче, пахло уже не цветами, а прелой листвой и грибами. Кроны лип и тополей состарились, заржавели. Сухие листья шуршали по краям тротуара.
Навстречу быстро прошла кудрявая рыжая девушка, та самая, что играла с ребенком на лавочке. Дара сразу узнала ее яркую красоту. Но теперь девушка не улыбалась, лицо ее осунулось, побледнело, а цветастое платье выглядывало из-под старенького серого пальто.
В Мологу явно пришла осень. А еще посветлело, словно вечер разбавили молоком. И Дара поняла, что кроме сезона сменилось и время суток. Был пасмурный осенний день.
Словно волны на берег, накатывала на нее память города. Или память Ивы?
Даре снова захотелось спросить у своей спутницы: «Кто ты?» Но та упрямо тянула ее вперед, хотела что-то показать. Девочки подошли к большому деревянному зданию.
– Это местный клуб? – спросила Дара.
– Манеж, – ответила Ива. – Бывшая гимнастическая школа. Теперь тут театр. Ну а все его зовут просто – Манеж.
Возле строения гудела толпа. Людей было много, но это не походило на праздничное веселье. Они явно собрались не ради танцев, да и музыки тоже больше не было. У всех напряженные хмурые лица, дети капризничали, женщины дежурно шикали на них или вовсе не обращали внимания, о чем-то тревожно переговариваясь между собой, мужчины поодаль курили папиросы. Кажется, все чего-то ждали. Или уже дождались, но не знали теперь, что с этим делать.
Ива направилась ко входу. Дара старалась не отставать.
Они зашли в Манеж, проскользнули в забитый народом большой зал. Впереди вроде бы находилась сцена, но за широкими спинами мужчин Дара ничего не видела. То тут, то там кто-то что-то говорил, но Дара не вслушивалась. От раздражения толпы, тесноты и влажной духоты ее охватила паника. Она не понимала, зачем Ива привела ее сюда. Ведь тут явно происходило что-то плохое. Хотелось сбежать, но со всех сторон ее теснили люди. Дара глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и, чтобы отвлечься, принялась разглядывать потолок, тем более там было на что посмотреть. Потолочные балки украшали буквы – вытянутые, витиеватые, словно из древнерусских летописей. Они складывались в пословицы. Ближняя к Даре гласила: «Здоровье – всему голова, здоровый урока не боится». Дара хмыкнула, но потом вспомнила, что тут раньше была гимнастическая школа, вот и остались призывы: «Ничего не мило, когда тело хило».
