Но из уважения к моему мужу пусть все останется как есть.
Ваша Полина
Я в пятый раз перечитывал эти слова, когда позвонил Максим:
— Ты получил?
— Получил.
— Развей мои сомнения, Фарриоль. Ты не виделся с ней после Оксфорда?
— А ты?
— Ты бы об этом знал. Shadow godfather — это значит «крестный-призрак»?
— Вроде того.
— Встречаемся в «Софителе», в аэропорте Шарль де Голль, через час.
* * *
На этаже, именуемом Executive floor[30], Максим занимал гигантский люкс в стиле Помпей с налетом фэн-шуй. Он открыл мне в купальном халате и с сигарой во рту. Кипы папок громоздились на столиках и белых диванах перед огромными, во всю стену, окнами с видом на аэропорт.
— Вот, значит, где ты живешь?
— Это моя база. Я всегда между самолетами, так удобнее, да и прошлое не донимает.
Я его понимал, и приятного в этом было мало. Меня пришибло, что, если не считать квадратных метров, мы оба выбрали одинаково безличную обстановку, сдав наши воспоминания на хранение.
— Покажи-ка.
Мы сравнили письма, развалившись в бесформенных креслах над самолетами, кружившими по летному полю. Приписки были идентичны, вплоть до знаков препинания.
— Себ — хорошее имя, — пробормотал Максим.
Физиономии у нас были похоронные. Помолчав, он спросил меня, теребя фотографию новорожденного:
— Ты считал недели?
— Считал.
— Дырявый гондон в Оксфорде — такое могло быть. Ты об этом думал, по глазам вижу. А что, если это не его сын?
Я не разделял его мучений. На уровне моих отношений с Полиной гипотеза не имела права на существование. Я только позволил себе заметить, что, если она задавалась таким вопросом, то поделилась бы с ним.
— Или нет. Помнишь, как она тогда сказала? «Друг не должен быть отцом. Друг — это тот, кто всегда рядом, что бы ни случилось».
Я развел руками, чтобы закрыть тему. Если и так, если у Полины есть сомнения и она держит их при себе, правды мы никогда не узнаем.
— Ты не советуешь мне требовать теста ДНК, — истолковал он мою реакцию.
— Не стоит.
Он свернул письмо, сделав из него треугольник. И проронил замогильным голосом:
— Что делать-то будем, ответим?
— Ответим. Поздравим ее и порадуемся.
Так мы и сделали. И получили в ответ драже для крестных.
* * *
Следующий год я провел в непрерывном кошмаре, именуемом писательской мастерской.
Руководство канала, сочтя, что как сценарист я еще слишком неопытен и не сумею в достаточной мере искалечить свое изначальное произведение, прикомандировало ко мне бригаду script doctors[31] — столь же категоричных, сколь и переменчивых, которые без конца резали, препарировали и расчленяли мой сценарий в зависимости от телефильмов, прогремевших или провалившихся накануне.
Я старался быть максимально открытым, плодотворным и вежливым, но сил моих больше не было подвергать мою историю и моих героев «эмоциональным кривым», «идентификационным осям» и «возвратным тестам», чтобы соответствовать изменчивым запросам домохозяйки моложе пятидесяти лет. А потом однажды ночью мне позвонил Максим:
— У нас тут проблема с Катаром. Я сорвал важную сделку для правительства, так что твой фильм делать не будем. Баш на баш, и не иначе, — сожалею, но я уже не на коне. В интересах твоего творчества лучше тебе теперь держаться от меня подальше.
Я последовал его совету с нескрываемым облегчением. Избавившись от бесконечных совещаний, куда я каждое утро ездил на метро, чтобы переделывать заново вчерашнюю работу, я смог наконец остаться один на один с листом бумаги и дать волю фантазии. На полученные суммы можно было продержаться еще пять-шесть месяцев, прежде чем вернуться к ковровым покрытиям.
Перерыв поначалу пошел на пользу моей книге. Я заново переписал конец, потом начало, а потом и середину. Но проблемы отцовства, засевшие в моем подсознании в связи с героиней, вдохновленной Полиной, и нашей с Максимом гипотезой, завели меня куда дальше, чем предполагалось.
Через год, выжатый как лимон и все менее довольный результатом, я понял, что больше ничего переписывать не стану. Впору было сжечь рукопись — или сдать ее как есть. Мой издатель нашел книгу «немного слишком массовой», но опубликовал в надежде, что телевидение купит на нее права.
