А после прощания, там, у твоего подъезда, пришло вдруг осознание разлуки навсегда. Появилось ощущение нереальности происходящего. Понимаешь? Мир только что был наполнен счастьем. В нем жили мы. И вот, вдруг, ты исчезла… Нет, не то чтоб ты исчезла вообще — я ведь понимал: ты здесь, в городе, рядом. Я мог пойти, побежать, найти тебя. Нет. Ты исчезла из моей реальности. Ты правильно сказала: мы создали свой собственный мир. И теперь я мог найти тебя в моей реальности только лишь в прошлом.
В тот момент осознание того, что ты исчезаешь, странно подействовало на меня. Меня поразил абсурд происходящего. Я чуть не расхохотался, но понял — абсурдным был бы мой смех. Да и голос отказал — боль была такой, что остаток дня я жил как бы рас-троившись… А потом бросился искать тебя и нашел… А что же после?! А после месяц жил в двух измерениях: тело совершало обычные действия, а душа жила постоянной надеждой на чудо. Мне так и хотелось все бросить и полететь искать тебя, но удерживал разум… Приходилось жить воспоминаниями. Я перебирал все наши встречи, разговоры, стремился найти еще что-то, что ускользнуло от меня, от моего внимания. Вглядывался в фотографии, в каждую твою черточку и мог, наверное, нарисовать тебя с закрытыми глазами…
Был разговор с отцом, он привел в пример какую-то английскую пословицу, на русский что-то типа: живой тот, кто действует, мертвый тот, кто вспоминает. Да и сам начал понимать — надо дальше как-то жить. Тут Сидней, Олимпиада, наш Павел Колобков (В.В. знал его по сборам как Колобка) — в общем, вновь стал фехтовать. Наши выиграли место для поездки на турнир в Варшаву, а я личное первенство, но получил травму… А потом пришло твое письмо. Я перечитывал его раз за разом, пытался прочесть нечто между строк… И каждое такое прочтение причиняло мне одновременно и радость, и горе: ты меня не забыла — это раз, и второе, я чувствовал, что теряю тебя безвозвратно.
Потом, после травмы, я бросил фехтование, плечо следовало беречь, реакция не та, левой учиться поздно и всякая такая мура. Ох, как трудно оказалось это сделать! Оказывается, Оль, спорт по мере затраченных сил и времени, по мере наслоений соревнований и тренировок, тренировок и соревнований постепенно и незаметно срастается с тобой, пронизывает каждую твою клеточку, и когда собираешься его бросать, то вдруг выясняется, что это вторая душа, вторая моя жизнь (первая осталась с тобой) и бросить все не так-то просто. А если приходят и просят выступить, а если звонят и предлагают попытаться с командой попасть туда-то и туда-то, то оказывается, это моя давнишняя мечта. И происходит обратное, понимаешь, Оль: не мечта превращается в явь — после долгих усилий, трудов, пота; нет, много отданных сил, бесконечных тренировок в зале, даже слезы и обиды — превращаются в мечту. Но я преодолел себя, я уже был закален. Прошлое мертво, и прошлым моего фехтовального периода стали две сабли накрест на ковре (у сабель красивые гарды в отличие от шпаги) и всякая мелочь: пландаре, щуп, ушитая крага. Но если бы, Оль, так было просто свалить свое прошлое в ящик и закрыть его!
Когда пришел на гражданку, то заметил: жизнь как-то круто изменилась в моем городе. Он как-то помолодел, подросло новое поколение. Теперь они владели местами моей юности. А так ужасно захотелось вернуться и вновь пережить все те волнующие моменты: с тобой, с фехтованием, с друзьями… Мне так хотелось забыть эти страшные годы (что уж там скрывать, побывал в одной из горячих точек, но речь не об этом). Я заходил к друзьям: многие учились в вузах, многие хандрили после армии, многие разъехались, заходил в школу, посетил коробку катка (старая, разбитая), но не было облегчения. Сейчас я смешон в своих глазах, но тогда, Оль, я боялся будущего, боялся преждевременного покоя, боялся ТИШИНЫ, понимаешь, Оль? Тишина тревожит, в тишине зреют планы, в тишине враги крадутся, обкладывают фланги и заходят в тыл…
Я понимал — это все реакция на мирную жизнь: когда проживешь неполные два года бок о бок с опасностью, тишину воспринимаешь по-другому. Вся жизнь теперь казалась мне мелочной, пустой. Все люди были замкнутые и неотзывчивые, поневоле вспоминалось военное братство. И вот задаешь себе вопрос: а не забыли ли они, какой ценой куплено их благополучие? И проходя по этим улицам, вздрагиваешь моментом: а где-то там, по краю, гремят выстрелы… И никак не мог понять: как можно пребывать в таком блаженном состоянии, когда есть нечто важное… но что?! Потом дошло: ОЖИДАНИЕ ОПАСНОСТИ. За эти годы я успел привыкнуть к тому, что наслаждаешься жизнью лишь после борьбы, только с ощущением острой опасности. А здесь что? Так и накатила апатия. Во-первых, откуда-то пришло знание того, что самое-то главное прошло: любовь, борьба за выживание, дружба, наслаждение жизнью; во-вторых, теперь было дикостью делать что-то: ведь никто на тебя не нападет — зачем же выполнять какие-то функции? Главное-то: стрелять в тебя не будут — живи, существуй, наслаждайся покоем, впереди так много лет…
