— Ты, Кирилл, был счастлив встречей и несчастлив разлукой. С точки зрения принципа дополнительности встреча и разлука — да, несовместимы, но также они и неразделимы. Надо понять то, что они отражают разные дополнительные стороны человеческого опыта и лишь взятые вместе дают нам полное представление о мире.
— Лучше б у меня не было такого опыта, — сказал я.
— Как знать, как знать… — покачал головой папа. — Опыт этот полезен и еще раз доказывает, что ничего сверхординарного не произошло…
Тут я не выдержал. Вот как?! Все, что произошло со мной, для других, оказывается, так… ерунда! Я поднялся и сел:
— Для твоего принципа, может быть, и не произошло, а для меня… — голос мой прервался; обида на, как мне казалось, черствость отца, на его несправедливые слова (а может быть, на правду?) закипела в носу и глазах. — Ты знаешь, как мне тут…
У меня прервался голос и я постучал в грудь:
— Знаешь… как мне… — спазм сдавил горло и на выдохе, шепотом: — тяжело…
Я убежал в ванную, пустил воду…
А отец говорил, перекрикивая дверь и шум струи.
— Да пойми ты, Кирюш, не ты первый и не ты последний. Мы могли с матерью предупредить и хотели даже предостеречь тебя от чрезмерного увлечения, но ты бы поверил? Ты бы послушал? Ты имел право на ошибки, но ты имеешь право и на исправление их. Жизнь не кончается на разлуках. Да, твои воспоминания, несомненно, прекрасны! Дело в другом — твое будущее ждет не воспоминаний, а надежд! Все! Прошлое умерло! Его нет! Его не воротишь. Пойми это и — не противься! Ждешь жалости? Мы жалели тебя. Хватит.
Сдерживал, сдерживал слезы: зубы — тисками, веки — ладонями… И слезы не лились — крошились — льдинками, и сыпались — стеклянной пылью…
— Нельзя всю жизнь жалеть… И потом: а нас ты жалеешь… нас? Думаешь, легко смотреть, как ты себя изводишь?
Из меня выходило все, что накопилось за эти дни…
— Меня, мать — которую ночь без таблеток уснуть не может… Все, Кирилл, давай завязывай со своей трагедией и начинай новую жизнь.
Он ушел, а я сидел на ванне и, опершись на раковину, оплакивал свое прошлое, себя в нем, нас с Ольгой, наши действия и чувства — ибо знал, давно знал, но понял лишь сейчас: прежним я уже не буду никогда…
Вечером, за ужином, спросил грубовато:
— Отец, а как там ученого звали, ну, который принцип этот открыл?
— Какой принцип? — не поняла мама.
— Разговор «тет-а-тет», — папа заговорщически мне подмигнул, мама понимающе покачала головой, а я вяло улыбнулся.
И уже мне:
— Очень просто: Нильс Б.
Файл 35: «Can’t read file or unexpected end of file»
К концу сентября я немного отошел. Вовсю полыхала олимпиада в Сиднее. Василий Валентинович записывал у кого-то на кабельном, по каналу «Euro-sport», фехтование и устраивал нам просмотры и разборы. Наша сборная после выступления на Кубке стран Балтии получила доступ к отборочным на европейский турнир среди юниоров в Варшаве. И В.В. был настроен решительно — гонял до седьмого пота.
Я фехтовал неузнаваемо. Ни одного лишнего движения — невозмутимость и выжидание. Как там сказано? «Терпением спасайся»… И вообще, после моей хандры ушло куда-то все: радость, искристый юмор, беспричинная шумливая веселость. Я стал как в то, предпоследнее, лето Джалал — спокойным, рассудительным, мудрым, что ли. Вот и на дорожке: не безрассудочные, а редкие и хорошо подготовленные атаки.
Речи о моем переезде в московский клуб уже не было: если по первости останавливал разрыв с родителями, Ольгой, то сейчас, после отъезда Ольги, все мне казалось суетой, и я, и родители, не видели необходимости заниматься фехтованием профессионально.
Соревнования проходили на зимних в Москве.
В финал я вышел. Вроде бы без проблем, а на самом деле пришлось ох как тяжело! Ребята съехались в Раменки, в Олимпийскую деревню, с разных концов России и СНГ. Как-то незаметно подросла молодежь и действовала смело и напористо. И приходилось вновь и вновь, в каждом бою, направлять их скорость в нужное мне русло, и приходилось вновь и вновь выискивать нечто, чтобы удержаться на стреме. Да-а, мое первоначальное фехтование — фехтование-упоение — превратилось теперь в мудрую игру: то на отходе оставишь ногу — на, пожалуйста, коли! — то, изобразив испуг, на любое ложное движение берешь нижнюю защиту, открывая грудь. А что молодежь? Включают максимальную скорость: быстрее, быстрее — укол! Ан нет — ведь это ловушка! Так вот, из мелочей, и лепишь начало успеха. А уж когда ведешь в счете, начинаешь избегать схватки, стремишься свести все к «по поражению» — соперники нервничают, начинают ошибаться, а ты пользуешься этим…
