Я проснулся будто от толчка. Сел на кровати. Вспомнил все. Повернул голову к окну — там стояли поздние сумерки. Был одиннадцатый час. Мелькнуло молнией решение. Я весь собрался. Без лишних движений вышел из спальни. Отец. Телевизор. Мать — на дежурстве.
— Па, — мимоходом, — я ненадолго!
— Так поздно? На завтра нельзя?
— Мне надо…
Взял с подзеркальника ключи. Сорвал куртку. Кроссовки — раз! два! Лифт свободен.
Бежал в ночи. Под темными деревьями. Пересекал освещенные переходы и дороги. Вот темные коробки гаражей. Что сделает отец? Разговор будет жесткий… Раскрыл ворота. Так: Так: брелок… сигнализация. Теперь блокировку с кардана…
Когда закрывал ворота, чувствовал, как дрожат руки, а в икры ног наливалась тяжесть. Лишь вновь ощутив запах смазки, кожи сидений, масла и жженого бензина в салоне — немного успокоился.
Я ехал по дорогам, тормозил на перекрестках и все тер холодные и мокрые ладони о брюки. И дрожали ноги, затекшие в страшном напряжении, на педалях… Успею? Нет? Быстрей! Быстрей! Летел на крыльях. Вот вокзал. Где приткнуться? Частники везде. Ага! Я зарулил, а в душе все сжалось — вдруг врежусь?! Бордюр впереди! Резко на тормоз — взвизг, бросило вперед и только заметил, что без ремня! Ай, ладно! Быстрее, быстрее! Замок, ключи, включить брелок…
Быстрее в кассы!
Толпился народ. Блуждал глазами: справочное — закрыто; пригородные — закрыто; расписание на стенах — некогда!.. Постучал в окно, где дремала кассир:
— Здравствуйте, поезд на Пермь ушел?
— ?!? — кассир немного пробудилась. — Нет таких поездов.
— Ну, какой должен сейчас был уйти.
— «Свердловск-Новороссийск», прибывает через десять минут.
— Спасибо! — удивленные глаза в окошке.
Я мчался через площадь и все боялся опоздать. Народ толпился на освещенной платформе: группками с баулами, сумками, чемоданами… Я шнырял и там, и здесь, вытягивал шею, оглядывался… Отчаяние, как девятый вал, охватывало меня. Шел обратно, по второму разу… и увидел! Увидел ЕЕ. Она сидела на вещах, с накинутой на плечи ветровкой. Рядом стояли Валентина Дмитриевна, Павел Петрович с двумя мужчинами и женщинами.
— Здравствуйте, — сказал я.
Ахи, охи Ольгиных родителей: ты откуда да ты как?! Ольга оборачивается и молчит. Лишь глаза начинают сиять…
— Вот, решил вас проводить, — меня переполняет какая-то нервная, бешеная радость.
Мы с Ольгой отходим.
— А я все искал поезд на Пермь! — говорю я.
— Ну как, нашел? — улыбается Олька. — Мы в Пермь из Свердловска поедем.
И уже серьезно:
— Я же просила, Кирилл. Родители беспокоиться будут. Вдруг на троллейбус опоздаешь?
— Я на машине, — говорю.
— Дорого, — замечает Ольга.
— На своей, — отвечаю и, не удержавшись от бахвальства, звеню ключами.
У Ольги расширяются глаза.
— Один? Ты что наделал! С ума сошел?!
Мне приятен ее испуг.
— А отец что скажет?
— Ай, ладно, — машу рукой, может быть, и не догадается…
Ольга все качает головой, но радость встречи поглощает все заботы и тревоги. Говорили потом о всякой ерунде. И речь все была не о том, и это были не те всё слова. Но не это было важным. Важны были минуты: каждый миг, каждую секунду вглядываться, вчувствоваться, соприкасаться… И переполняться отчаянною, какой-то болезненно-лихорадочной радостью: сейчас, казалось, мне море по колено; сейчас, казалось, все будет хорошо; сейчас, казалось, расставались лишь на время…
Включился репродуктор; прогудел, приближаясь, поезд; остановился, лязгая буферами; вздрогнула толпа.
— Оля, Оля, пора! — заволновалась Валентина Дмитриевна.
— Давайте помогу, — предложил я. Хотя, в принципе, все сумки и баулы были разобраны — одни только знакомые Павла Петровича держали в каждой руке по два чемодана. Я взял сумку у Ольги, и мы пошли вдоль состава, отыскивая нужный вагон.
В купе было тесно. Мужики тискали Павла Петровича, женщины целовались с Валентиной Дмитриевной. Мы стояли с Ольгой и с улыбкой смотрели на них. Потом добрались и до Ольги, а ее родители до меня:
— Ну, чемпион, давай пять! — я попал в медвежьи объятия Ольгиного папаши. — Спаси-ибо, проводи-ил. Держи марку и дальше!
Валентина Дмитриевна поцеловала меня:
— Всего доброго тебе, Кирюш. Видишь, как получилось…
