Но на буграх, прогретых солнцем, торжествующе зеленела новая, пусть еще слабая, но упрямая поросль.
Машина замирала на поляне.
Она, не снимая белого халата, начинала метаться в неудержимом порыве меж израненных берез, истекающих соком, меж трухлявых пней, обрамленных юными побегами, вдоль зацветающего багульника…
Она походила на большую, вольную, гордую птицу.
И ему нравилось это.
А еще нравились сочные, нежные, властные губы.
И груди с ядреными сосками, упругие и неподатливые груди, не умещающиеся в его ладонях даже на треть.
И то, что она никак не соглашалась к верхним расстегнутым пуговицам добавить и все нижние.
Он одобрял ее осторожное поведение и только ждал удобного момента, чтобы предложить руку и сердце, роскошную свадьбу и бесконечный медовый месяц, — но не успел.
Когда машина после очередного березово-соснового рандеву возвращалась в город — к светофорам, заторам и пробкам…
Когда на центральной развязке их обогнал туристический автобус…
В общем, когда до первого регулируемого перекрестка оставалось меньше пяти минут езды, она тихо попросила остановиться на конечной остановке троллейбуса.
И прежде чем она втиснулась в набитый гражданами салон, произошло расставание — окончательное и бесповоротное.
Он неожиданно узнал из ее столько раз целованных уст, что она выходит замуж за бизнесмена, которому помогла встать на ноги после автокатастрофы.
Она еще что-то говорила про розничную сеть магазинов и оптовую продажу гвоздей в широком ассортименте.
А ему казалось, что сизоватый дымок от черных, сожженных опушек и прогалин вдруг попал ему в глаза — едкий и горький-прегорький дым…
— Медсестра… — Егерь перестал терзать облупленный тумблер немой рации. — Старшая медсестра…
— Как я понимаю, она вскоре вышла замуж.
— Естественно, бизнесмен вцепился в ее роскошные прелести обеими загребущими лапами.
— Ненавидишь частных предпринимателей?
— Само собой. Они же, деловые и оборотистые, не понимают азбучной истины: сколько ни зарабатывай денег — их все равно будет мало.
— Даже если миллиарды долларов? — Принцесса грустновато улыбнулась.
— Лучше про денежные мешки не говорить. Они же все рабы своих многочисленных нулей. Состояние им диктует, как себя вести.
— Наверное, ты прав.
— Конечно, прав, Принси. Представь, какой они должны испытывать ужас при мысли, что все это можно однажды потерять!
— Ладно, я не хочу больше слышать о заложниках несметных капиталов.
— Да и чего это я взъелся на акул бизнеса? Нам-то это с тобой не грозит, верно?
— Но кое-кто иногда выигрывает в лотерею совершенно гигантский джек-пот.
— Нет, Принси, за любую, самую случайную удачу потом приходится слишком дорого платить.
— А по-моему, это философия слабых и неудачников.
— Так ты думаешь, что медсестре повезло с браком? Она же без любви пошла.
— Ты уверен?
— Хотя — какое я имею право ее осуждать?..
— А ты встречался с ней… после?..
— Только раз, чисто случайно, через десять месяцев — она шла с детской коляской. Там лежали очаровательные близнецы в розовых одеяльцах.
— Хоть поздоровались?
— Даже поговорили.
— О чем?
— Ну не о гвоздях же.
— Только не сочиняй, что она раскаялась.
— Нет, она только пожаловалась на грудь — мол, после родов и кормления она совсем утратила упругость и способность волновать прохожих.
— Значит, тебе, Стью, крупно повезло, что она досталась не тебе, а бизнесмену.
— Возможно.
— Интересно, что с ней стало потом?
— Не знаю, да и знать не хочу. К тому же они очень скоро перебрались с мужем, кажется, в столицу.
— Как я устала. — Принцесса накрылась поуютней тулупом. — Как устала… — Принцесса отвернулась к стенке. — Сорри.
— Да, тебе лучше вздремнуть.
Егерь глянул в окно.
Снаружи, за снежной завесой, по-прежнему исполнялась метельная симфония, усиленная вьюжной фугой.
Егерь вернулся на исходную позицию.
Собака устала от созерцания постанывающей гостьи, ушла к порогу и тоже уснула на циновке из черного войлока.
Алисе снилась отчаянная погоня за юрким соболем, который то умело перепрыгивал с ветки на ветку, то прятался в бездонное дупло, то, вдруг обретая крылья, взмывал к самым вершинам столетних кедров.
