— Какие прелестные духи, — тихо перевела реплику Пуфик. Обронивший ее полноватый господин, в шелковом галстуке с крупным бриллиантом, склонился к Сариной руке, втянул аромат. — Chef-d’oeuvre![10] Они сводят меня с ума…
— Так и было задумано. Я изобрела их сама, — услышала Даша сопровожденный синхронным переводом Изиды чарующий голос Великой актрисы, не зря прозванный «золотым голосом сирены». — Еще когда маленькой девочкой я воспитывалась в монастыре, добрые монахини разрешили мне посадить там свой маленький садик и научили разбираться в цветах…
И Даша поняла, что пьянящий запах, наполнивший театр, исходит не от сотни букетов, а от одной-единственной Сары.
«Она первая выпустила духи, пудру, мыло имени себя…» — напомнила Маша.
«Модерн… начало эпохи новомодных ведьм, скрывающих приворотные эликсиры под модными запахами, носящих амулеты под видом изящных безделушек…» — примолвила Катя.
Дорогих безделушек — перстней, браслетов, длинных цепей — на Саре было так много, что и сейчас, стоя в двух шагах от нее, Чуб не могла поймать ее облик. Как бестелесная пери, Бернар словно бы вся состояла из блеска камней, беспокойно-терпкого запаха, сверкающего золотого голоса. Чуб хотелось проверить, правда ли та была совсем некрасивой, слишком худой. Но рассмотреть недостатки в обернутом зеленым шелком, ароматно-дурманном, золотоволосом, сияющем создании было так же трудно, как разглядеть столетье спустя реальную Сару под ворохом блестящих сплетен, беспокойно-терпких легенд и дразняще-эпатажных поступков.
«Она вся была „по-своему“, она сама была Сара и все на ней, вокруг нее отдавало Сарой…» — всплыло чье-то высказывание.
«Велик тот артист, который заставляет зрителей забыть о деталях», — вспомнила Чуб очередной бернарнизм.
И вдруг стало грустно, оттого что она уже никогда не станет такой, как Бернар. Настоящей! И в одночасье — настоящим произведением искусства. Великой. Божественной. Там, на сцене, Сара и впрямь походила на божество, на краткий миг озарившее землю талантом. А Даша не способна ничего озарять — только греметь, звенеть, возмущать. Она не скрипка, не арфа, не оргáн, она — маракас. Громкая, но не стóящая…
Чуб прижала корзинку с рыжей подружкой к груди — захотелось заплакать, уйти. Все равно среди разноцветной толпы не найти…
Она не поняла прозвучавший вопрос. Но то, что это — вопрос, поняла и сразу поняла, кто задал его, — слишком четкой и чистой была интонация, слишком переливчатым голос. Чуб подняла глаза и увидела рядом Сару Бернар.
Великая актриса была меньше ее на полголовы, что почему-то ничуть не мешало ей смотреть на Дашу сверху вниз с понимающей полуулыбкой. Чуб успела поймать цепкий с прищуром взгляд, немного небрежно взбитый клок рыжих волос, немного излишних белил на бледном лице, излишне театральный жест правой руки и подкрашенные кармином подушечки пальцев, — прежде чем Сара взяла ее за подбородок и мир снова расплылся, распался.
В золотистом тумане из корзины вынырнула рыжая Пуфик и застрекотала по-французски в ответ на вопрос. Бернар нисколько не удивилась красноречию кошки — напротив, издала одобрительный звук, цокнула языком и прибавила что-то. Пуфик картаво заспорила. Даша захлопала глазами, не понимая уже вообще ничего, лишь ощущая теплоту пальцев Сары. Оторвавшись от подбородка, они ласково потрепали Чуб по щеке. Взгляд Бернар, точный и холодный, как шпага, попал в Дашу, и Землепотрясную бросило в жар. А глядевшее ей прямо в глаза рыжеволосое божество просияло монологом.
— …Je te le promets, — завершила она. Быстро сняла с пальца кольцо и протянула Чуб.
— Бери, — мяукнула кошка.
Даша приняла дар, выдавив едва ли не единственное знакомое ей французское слово:
— Merci.
И запоздало заметила, что внимание всего собравшегося в уборной киевского высшего общества приковано отныне исключительно к ней.
Едва Бернар отошла, к Чуб скакнул худой человек в сюртуке и зло прошипел:
— Кто вы, позвольте узнать, такая?
— Я от Института Благородных Девиц… С подарком для мадемуазель… Обученная говорящая кошка, — заученно отрапортовала Даша.
— А почему заведующая послала вас, отчего не Ольгу Васильевну? Не Анюту? — проявил обилие излишних знаний худой. — Сейчас я разберусь с вами, — злорадно пообещал он.
