– А что? Нашел-таки?
– Видели твоего парня, вернее – парней. Один черный, другой – белый – да?
– Ну да, да! Слушай, Этьен, не тяни, говори быстрее.
– Белый, в майке с русскими буквами – это, скорее всего, Гастон Тежу, кличка – «Заяц» или «Губа», второй, черный – Морис Матенна, оба уже с полгода работают в паре. Так, промышляют по мелочи.
– Я б в такой приметной майке на промыслы не ездил.
– В таких майках полрайона шатается, особенно – у Бютт Шомон или на площади Праздников, там рядом и лавка…
– Да знаю я эту лавку. Ты мне адрес скажи!
– Скажу… Но сейчас ты напрасно прокатишься – в парке они ошиваются, парочка черно-белая.
– А почему кличка такая?
– Какая? А, у него заячья губа была, у Гастона, вот и прозвали. Года два назад операцию сделали – в приюте нашлись доброхоты.
– В приюте?
– Но он оттуда к тетке-алкоголичке сбежал, но дома нечасто ночует. В общем – в парке ищите. Я тебе покажу, покружим там, недолго.
– Ничего, Этьен, – довольно засмеялся Нгоно. – Спасибо, ты мне и так помог. А уж дальше… дальше я своими силами – зря, что ли, родное начальство мне нашу «молодежь» подкинуло? Они, кстати, где, ты не видел?
– Видел, как раз навстречу попались. Говорят, на соревнования какие-то собрались. То ли по бегу, то ли по боксу…
– Вот, в парке Бютт Шомон и посоревнуются! Как, ты говоришь, второго зовут? Морисом?
Где-то через полчасика инспектор Амбабве с коллегой, корейцем Паком, и их молодые, не очень-то довольные, напарники на двух авто кружили вокруг обширного парка, время от времени встречаясь у фонда Ротшильда – рю Манен, рю де Криме – Крымская улица – рю Ботцарис, авеню Симон Боливар, снова рю Магнен, рю де Криме…
При встрече молодежь настырно ныла:
– Послушайте, Гоно, мы долго так, как на карусели, кататься будем?
Нгоно пожал плечами:
– Пока не найдем.
– Надо бы их к дому тетки «Зайца» отправить, – посоветовал Этьен Пак. – Вдруг да ночевать явится? Черт… в лицо-то они его не знают, а фото у меня нет. Вот что, парни, как стемнеет, задерживайте-ка там всех!
– Как это всех? – изумились молодые коллеги. – Что, вообще – всех?
– Белых подростков – ясное дело.
– Ага… а их родители потом на нас телегу пришлют.
– Не пришлют, – покачал головой инспектор Амбабве. – Вы же сейчас у меня в оперативном подчинении, так?
– Ну, так.
– Вот мне и отвечать.
– Слушаемся, господин… почти комиссар! – переглянувшись, вытянулись в струнку парни.
– Смотри-ка, Этьен, наши молодые люди, оказывается, умеют шутить… Ладно, парни, не обижайтесь. Езжайте… вот адрес… Всех подозрительных хватайте, фотографируйте – а фотку пересылайте мне на телефон.
– Молодец ты, Гоно, – инспектор Пак одобрительно кивнул. – Здорово с телефоном придумал.
– Так наша эпоха – эпоха науки и техники! Двадцать первый век – это не какой-нибудь там пятый… пятый… Господи, вот уже и самому не верится!
– Ты это о чем, Гоно?
– Так… о своем. Ну, что, поехали дальше?
И снова – рю Манен, рю де Криме, рю…
Пока, уже ближе часикам к одиннадцати, не зазвонил телефон, наигрывая песенку Янника Ноа «Анжела» – Нгоно уж постарался, все звонки на песни этого артиста перевел, – раз уж он так Жермене нравился… Ах, Жермена, Жермена…
– Ну, ну? – Этьен Пак нетерпеливо взглянул на дисплей. – Смотрю – фоточка… Не, не тот. Скажи парням – пусть отпускают… Ну, говори же! Чего ты смеешься?
– А они уже отпустили. За мальчиком папа пришел… знаешь кто?
– Кто?
– Какой-то работник центральной префектуры. Обещал нам всем устроить райскую жизнь.
– Ага… напугал ежа… Как будто мы по своей надобности шутки шутим! Ничего, не впервой – отпишемся. Чего смеешься-то?
– Да так… я раньше думал – это только у нас, в провинции, такие штуки проходят. Оказывается – и в Париже тоже!
– Люди, друг мой Гоно, везде одинаковы, – философски заметил Этьен. – И гопники – тоже. Ой, кажется, наши парни снова звонят… Ну-ка, дай-ка… Ага! Есть!
С дисплея мобильника на инспекторов смотрело вполне детское личико этакого херувима с длинными светлыми локонами и чуть припухлой нижней губою.
– А хорошо ему операцию сделали, – инспектор Пак покачал головой. – Ну, что, друг мой, едем! Предупреждаю сразу – Заяц – парень вредный и наглый…
