В голосе послышались умоляющие нотки. Он жалел не себя — на это он был не способен, — а последнего из своих соотечественников.
— Иисусе! Значит, вы меня все же доконаете.
И я шлепнул ладонью по ране Эйна — крепче, чем следовало бы.
Моя рука мгновенно вспыхнула, так ярко, что на нее было больно смотреть. Боль моя неимоверно усилилась, с ребрами творилось нечто невообразимое. Я почти тут же отдернул руку, тяжело дыша и ругаясь, сплевывая кровавую слюну.
— Хорошо. Теперь Туттугу!
Меня поволокли, и я одним глазом увидел, как Эйн с трудом сел, озадаченно тыча в залитую кровью, но неповрежденную кожу там, где кинжал вошел ему под ребра.
Снорри положил меня рядом с Туттугу, и мы встретились взглядами, оба слишком обессиленные, чтобы говорить. Викинг, который и так был бледным, стал уже и вовсе синевато-белым. Снорри перевернул Туттугу, довольно легко, несмотря на то что тот был отнюдь не худ, отвел его руку от раны на животе и невольно втянул воздух сквозь зубы.
— Худо. Тебе нужно вылечить это, Ял. Остальное подождет, но не это. Кишки перерезаны.
— Не могу. — Я бы уж лучше проткнул себе ладонь ножом или взял в рот горящий уголь. — Ты не понимаешь…
— Он умрет! Я знаю, что Арне ушел слишком далеко, но это — медленная смерть, ты можешь ее остановить.
Снорри продолжал говорить, слова его уходили куда-то мимо. Туттугу не говорил ничего, только смотрел на меня, и мы оба лежали на холодном каменном полу, слишком слабые, чтобы шевелиться. Я вспомнил, как он сказал мне на склоне холма над Трондом, что сбежал бы с любого поля боя, будь у него ноги подлиннее. Родственная душа, почти так же погрязшая в страхах, как и я, но все равно явившаяся сражаться в Черный форт.
— Заткнись, — сказал я Снорри. И он заткнулся.
Подошел Эйн, двигаясь со стариковской осторожностью.
— Я не могу. Правда не могу. — Я покосился на свою свободную руку. Другая все еще зачем-то сжимала меч, — наверное, он кровью приклеился. — Не могу. Но отправляться в Вальхаллу с триппером — не дело.
И я снова показал взглядом.
Наконец Эйн понял намек. Я крепко зажмурился, заскрипел зубами, сжал все, что можно было сжать, и он схватил меня за предплечье и положил мою руку на рваную рану Туттугу.
Оказалось, исцелить Эйна было совсем не сложно…
Я очнулся у жарко натопленного очага. Бок, зараза, болел, но тепло радовало несказанно, и если не шевелиться, то было очень даже хорошо.
Постепенно давали о себе знать другие повреждения. Пульсирующая боль в бедре, колющая в руке, нытье во всех мышцах, даже в тех, название которых я при всем желании не вспомнил бы.
Я открыл один глаз.
— Где Снорри?
Меня уложили на один из столов, на тот конец, что ближе к огню. Эйн и Туттугу сидели у очага, Туттугу привязывал дощечку к колену, Эйн точил топор. Оба промыли и залатали свои раны — ну, или им кто-то помог.
— Сжигает мертвых. — Туттугу показал на дальнюю дверь. — Строит костер на стене.
Я попытался сесть и тут же лег, страшно ругаясь.
— Да где ж он столько дров возьмет? Почему бы не оставить мертвецов во льду?
— Он нашел дровяной склад и снимает двери с петель, и ставни тоже.
— Но зачем? — спросил я, не будучи уверенным, что хочу услышать ответ.
— Из-за того, что придет с Суровых Льдов, — сказал Эйн. — Он не хочет, чтобы эти тела напали на нас.
Он не сказал о том, что там лежат и трое его братьев, но по лицу было видно: он как раз это и имел в виду.
— Если они замерзли, то не смогут…
Я снова попытался сесть. Это могло бы стать первым шагом к побегу.
— Могут не успеть замерзнуть, — сказал Туттугу.
— А Снорри не хочет, чтобы кого-то могли осквернить после…
Эйн положил точильный камень и полюбовался лезвием в отблесках огня.
Эти двое, спасенные мною, умудрились напугать меня до полусмерти. «Не успеть» и «после» звучало не слишком оптимистично. Труп обычно промерзает за одну ночь.
— Мы ожидаем… неприятностей… к утру?
Я попытался произнести эти слова так, чтобы они не были похожи на нытье, но не слишком преуспел.
— Никаких «мы». Так Снорри сказал. Говорит, они идут.
Туттугу затянул покрепче повязку на колене и едва не взвыл от боли.
— Откуда он знает?
