— Сколькими любовными связями ты можешь похвастаться? Пятнадцатью? Двадцатью? Сотней?
Он не глядел на нее.
— Это не имеет значения.
— Сколькими?
— Не важно. Но я никогда не отдавал своего сердца так, как теперь.
— А я отдавала. Его звали Роберт. Скольких можешь назвать ты?
— Зачем?
— Почему бы и нет? Назови мне последние пять имен.
— Для чего тебе это, Ли?
— Бедные дамы. Ты что, не можешь их вспомнить?
— Последняя — Элизабет — оказалась стервой, донесла на меня.
— Кто была ее предшественница?
— Не понимаю тебя. Не глупи.
— Забыл?
— Не забыл, если на то пошло. Элизабет Берфорд, Каро Тейлор, леди Оливия Халл и Анни… Анни из Монтегю, дважды выходившая замуж. Прости, я не могу вспомнить ее последнюю фамилию. Леди Либби Селвин.
Она подняла брови.
— Ты вращался среди высокородных особ?
— Я вращался, где мне хотелось.
— И всех их ты любил?
— А, вот в чем дело. Нет, ни одну из них я не любил. Это совсем не то же самое. На этот раз… На этот раз все иначе.
— Конечно. Собираешься ли ты завести детей? Построить дом на холме? Бросить свое занятие и начать жизнь честного деревенского сквайра?
— Моя голова оценена. Ты же знаешь.
— Тебе везет.
— Мне это везением не кажется.
— Разве? — Ли ощупью нашла свою рубашку и стала натягивать через голову.
— Подожди, Ли! Не уходи.
— Я не собираюсь оставаться.
— Ты не такая, как все. Я люблю тебя! Ли, ты как солнце, сияешь так ярко, что мне становится больно. Остальные… все остальные — это свечки.
— Прекрасно сказано, галантно и с чувством. Я давно говорила, что тебе надо стать трубадуром.
— Проклятие! Почему ты не хочешь поверить, что я люблю тебя?! Ли, послушай меня. Я никогда такого не чувствовал. Это правда. Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе? Объясни мне, как это сделать?
— Оставь Чилтона в покое.
— Что?
— Не появляйся в Филчестере. Забудь о Чилтоне. Не трогай его.
— Забыть Чилтона? — Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?
— По-моему, это совершенно ясно.
— Нет. Совсем не ясно. Этим я докажу свою любовь.
— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.
— И поэтому я должен оставить все как есть?
— Да.
— Я не могу. Не могу, — сказал он громче. — И вообще это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю.
— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?
— Ни одна по крайней мере не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?
— Докажет, что ты прислушался ко мне! — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои намерения. Не так ли?
— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?
— Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.
— Ли, что, если ты ошибаешься, Ли?
Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь, Эс-Ти опустил голову и сжал ладонями лоб. Откуда она знает, что он чувствует?! Она была такая уверенная, такая непреклонная. Презирала его! Извратила все его намерения, заставила его усомниться в себе самом.
А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, когда леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом. Любил ее в мужских штанах. Любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле. Любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил, когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать. Еще он жаждал ее уважения — больше, чем любой награды в своей жизни.
Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Как сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним, когда она в нем сомневалась. Ему бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль и так боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.
