Падре угрюмо покачал головой.
— Увы, не от легкомыслия это, милостивый мой государь, но скорее от отчаяния. Когда умерла донья Луиза, дону Фелипе еще не исполнилось пятнадцати лет, он был сущим ребенком… да и сейчас он еще мальчишка — и на него свалилось такое горе, которое способно сломить и взрослого человека… Гм. По сути дела, так ведь и случилось с его отцом. И вот ирония судьбы: мать дона Фелипе умерла при его родах, а его жена — при родах его ребенка; в этом я усматриваю нечто большее, чем простое совпадение. И дон Фелипе так считает, он убежден, что на него и его бедную жену с их не родившимся ребенком обрушилась кара Божья за грехи отца. Это постоянно гнетет его, не дает ему покоя. А тут еще родители доньи Луизы… Я, конечно, понимаю их горе — они потеряли дочь; но даже в горе не следует забывать о сострадании и чисто человеческом участии. Аморально причинять боль другим только потому, что самому больно. Господин герцог всю жизнь смотрел на дона Фелипе как на убийцу своей жены, а отец доньи Луизы напрямую обвинил его в смерти дочери. К счастью, у дона Фелипе хватило мужества не возненавидеть в ответ весь мир… — Падре печально взглянул на гостя. — Знаете, дон Альфонсо, я отнюдь не считаю, что дон Фелипе избрал не лучший для себя способ забыться, заглушить свою боль. Да простит меня Бог, но я предпочитаю, чтобы он и дальше предавался греху распутства, чем, упаси Господи, пошел по стопам своего отца.
Дон Альфонсо понимающе кивнул.
— Да, я слышал эту историю.
— То-то и оно. Господин герцог отравил жизнь не только себе, но и окружающим. Дон Фелипе пострадал больше всех остальных, однако и другим приходилось несладко. Я не отрицаю, что среди владык земных мало найдется таких мудрых, справедливых и рассудительных мужей, как нынешний герцог Аквитанский, и тем не менее в частной жизни, не в упрек ему будет сказано, он человек тяжелый, порой невыносимый… Я, дон Альфонсо, лишь рядовой священнослужитель; возможно, это дерзость с моей стороны — по-своему толковать Священное Писание, и все же я склонен ставить заповедь Господню: «Возлюби ближнего своего» гораздо выше чем: «Не возжелай жены ближнего своего». Вы можете не согласиться со мной, но я искренне убежден, что дон Фелипе, в отличие от своего отца, сделал правильный выбор — уж коль скоро перед ним возникла такая прискорбная необходимость выбирать между нарушением одной из этих двух заповедей.
— Я всецело разделяю ваше мнение, дон Антонио, — сказал дон Альфонсо, и не только из одной лишь вежливости; рассуждения преподобного отца явно пришлись ему по душе. — Среди прочих грехов грех сладострастия самый простительный, ибо это наиболее распространенный человеческий порок, и мы должны относиться к нему со снисхождением и христианской терпимостью, которой учил нас Господь наш Иисус.
Еле заметная улыбка тронула губы падре Антонио.
«Да уж, — подумал он, — Слыхал я, что и вы, монсеньор, далеко не святой в этих делах».
— Да, кстати, — вновь отозвался дон Альфонсо. — Если не секрет, где сейчас господин граф?
Падре грустно усмехнулся.
— Какой уж там секрет! Ясно где… Где же ему еще быть.
Гость непринужденно рассмеялся. Глядя на его веселое лицо, слушая его жизнерадостный смех, падре улыбнулся по-настоящему, даже морщины на его лбу чуть разгладились. Во всяком случае, подумал он, в славившемся на всю Европу своим твердолобым ханжеством королевском доме Кастилии и Леона у Филиппа нашелся один доброжелатель, если не союзник. И не кто-нибудь, а сам наследник престола.
А в это же время к замку приближалась довольно странная процессия. Впереди бешеным галопом неслась лошадь с всадником, на котором из одежды были только штаны, сапожки и небрежно натянутая, причем наизнанку, рубашка. Шагах в ста — ста пятидесяти позади его преследовала группа из девяти человек разного возраста в полном боевом снаряжении, качество которого, впрочем, оставляло желать лучшего. Немилосердно подгоняя лошадей, они грозно размахивали мечами и бросали вдогонку беглецу угрозы и проклятия, а время от времени пускали стрелы, которые, к счастью, не достигали своей цели.
