Он знал эту девушку. Конечно же, знал…
Красивое смуглое личико, юное, почти детское, всегда такое веселое, улыбчивое и жизнерадостное, теперь было бледным и неподвижным, точно маска; на нем застыло выражение боли, скорби, тоски за утраченной жизнью и какого-то неземного облегчения. А на левом виске запекшаяся кровь — очевидно, именно туда пришелся роковой удар, лишивший ее жизни…
— Нет! Нет! — надрывно закричал Филипп. — Боже мой, нет!
Подчиняясь внезапному импульсу, он бросился прочь от повозки, вновь отталкивая оказавшихся у него на пути слуг. Очертя голову, он бежал во дворец. Теперь он знал, что ему делать.
Филипп рыскал по всему дворцу в поисках Гийома, пока не встретил его в одном из коридоров. Увидев младшего брата, который, сжав кулаки и гневно сверкая глазами, стремительно мчался к нему, Гийом попытался было скрыться в ближайшем лестничном переходе. Однако Филипп настиг его раньше и жутким, зловещим, леденящим душу голосом выкрикнул:
— Настал твой смертный час, ублюдок! — С этими словами он налетел на него… (мы бы сказали: как коршун, будь Гийом хоть немного похож на ягненка). — Вот, скотина, получай!
Гийом был на десять лет старше Филиппа, на голову выше и в полтора раза тяжелее его, но Филипп имел перед ним преимущество в быстроте, ловкости и изворотливости. Молниеносным движением он нанес ему удар кулаком в челюсть, затем, высоко выбросив ногу, пнул его в пах. Не успел Гийом согнуться, как на него обрушилось еще два удара — ребром ладони в шею, чуть повыше ключицы, и по почкам. В следующий момент Филипп мастерским приемом сбил его с ног и, решив, что этого достаточно, выхватил из ножен кинжал, намереваясь заколоть своего старшего и самого ненавистного брата как свинью.
Сбежавшиеся на шум драки стражники не вмешивались. Они не питали симпатии к Гийому, поэтому, не сговариваясь, решили ничего не предпринимать, пока перевес на стороне Филиппа. Однако в любой момент, едва лишь удача улыбнется Гийому, они готовы были немедленно разнять драчунов.
Понимая это и видя, что Филипп без шуток собирается убить его, Гийом резко вскочил на ноги. С неожиданной ловкостью он увернулся от кинжала и что было мочи, вложив в этот удар весь свой вес, толкнул Филиппа к лестнице в надежде, что он не удержится на ногах, покатится вниз по ступеням и, чего доброго, свернет себе шею.
Филипп в самом деле споткнулся, но, к счастью, на ровном месте, не долетев до крутой лестницы. Однако при этом он сильно ударился головой о каменный пол, глаза ему ослепила яркая вспышка, затем свет в его глазах помер, из носа хлынула кровь, и он погрузился в небытие.
Стражники вовремя оттащили Гийома, кинувшегося было добивать бесчувственного Филиппа…
Филипп приходил в сознание медленно и мучительно. Иногда мрак, поглотивший его разум, частично рассеивался, и он слышал какие-то голоса, но смысл произносимых слов ускользал от его понимания. Он не знал, кто он такой, и что значит «лихорадка», которая (что делает?) «проходит». А что такое «Бог», которому (что?) «слава»? И «Филипп» — что означает это слово, столь часто произносимое разными голосами?.. Обилие вопросов, на которые помраченный рассудок позабыл ответы, приводило его в панику и вновь ввергало в мрак небытия.
Лишь на четвертый день осунувшийся и разбитый Филипп, наконец, очнулся. Некоторое время он лежал в полной темноте, пока не додумался раскрыть глаза. Это была еще не мысль, а скорее осознание того факта, что он способен думать, а значит существует.
В комнате царили сумерки, но это не помешало Филиппу узнать свою спальню. С трудом повернув голову и застонав от острой боли, которая будто раскалывала его череп на части, обнаружил, что окна зашторены, а по краям тяжелых штор из плотной красной ткани слабо пробивается свет. Значит, там, снаружи, сейчас день.
«Нужно раздвинуть шторы», — была первая его связная мысль, и в то же самое время его губы произнесли первые осмысленные слова:
— Дайте свет… темно… Кто-нибудь есть?..
Послышались быстрые шаркающие шаги — в комнате он был не один.
— Слава всевышнему, наконец-то! — Преподобный Антонио, его духовный наставник, увидев разумный блеск в глазах Филиппа, радостно и облегченно вздохнул. — Я так волновался за тебя, сын мой, так боялся, что ты никогда не придешь в себя.
