— Я не собиралась вас расстраивать. Не надо было надевать то платье, но я купила его, потому что оно выглядело, как на фотографии мамы. Но я не подумала…
Вероника улыбнулась.
— Знаю. У меня у самой есть такая же фотография. — Белоснежная голова задумчиво склонилась. — Вообще-то, милая, все вышло хорошо. Иначе я бы тебя не узнала, там было так шумно и столько людей вокруг. Когда я пришла в себя, то послала Перси назад, но ты уже ушла. К счастью, он сохранил оставленную тобой в прошлый раз записку.
Из дома вышла горничная, аккуратно неся поднос. Она накрыла столик скатертью и расставила приборы. Оливия заметила, что все фарфоровые блюда были расписаны в античном стиле цветами и травами и ни одно не было похоже на другое.
— Я вообще-то позавтракала дома, — сказала она.
Вероника кивнула.
— Чай для моей внучки, — сказала она горничной, а затем добавила, повернувшись к Оливии: — Ты мудро поступаешь, что не переедаешь. Необходимо заботиться о стройности фигуры.
Завтрак состоял из нарезанного на куски грейпфрута, и Оливия решила съесть один, а бабушке принесли яйца всмятку.
— Я позволяю себе несколько лишних калорий по воскресеньям, — сказала Вероника.
Когда горничная ушла, Вероника принялась расспрашивать Оливию о ее жизни. Сначала неуверенно, а затем все с большей доверчивостью Оливия рассказала о своем детстве, о смерти Эйлин и подростковых годах в приемных семьях. Губы Вероники скорбно сжались, она покачала головой.
— Если бы я только знала! И все это моя вина! В газетах сообщили, что вы обе погибли. Мне казалось, Бог наказал меня за то, что я не смогла быть лучшей матерью. Мне никогда в голову не приходило, что произошла ошибка и кто-то из вас жив.
— После автомобильной катастрофы никто не ожидал, что я выживу. — Оливия храбро налила себе еще чашку чая. — Я находилась в больнице долгие недели… Моя мать заставила меня поклясться, что я никогда не буду вас ни о чем просить. Знаю, звучит дико, но я выполнила обещание. Если бы только я не была такой упрямой!
— Через несколько лет после смерти Эйлин ко мне обратилась женщина, утверждавшая, что она моя дочь. — Рука Вероники, державшая ложечку, задрожала. — Она послала мне свою фотографию, объясняя, что ей пришлось сделать пластическую операцию после несчастного случая. Было отдаленное сходство с Эйлин, но я, конечно, увидела разницу. Кроме того, я слишком хорошо знала дочь, чтобы поверить, что она явится ко мне столь бесцеремонно, как та женщина.
Оливия пожевала кусочек грейпфрута.
— Мама болезненно переживала разрыв с вами.
— Ты знаешь… — Вероника побарабанила пальцами по столу. — Да, мы с твоей матерью поссорились. Она причинила мне такую сильную боль.
Оливия напряженно слушала. Она воспринимала историю ссоры с позиции Эйлин, но ей не приходило в голову подумать, что же чувствовала тогда ее бабушка.
— Полагаю, я отреагировала на беременность Эйлин так, как это сделала бы моя собственная мать. Тогда все еще считалось позором иметь незаконнорожденного ребенка. — Вероника деликатно вытерла губы кружевной салфеткой. — Я и выплеснула на Эйлин обычную ерунду о том, что она навлекла на меня бесчестье. А потом твоя мать сказала нечто такое, что пронзило мне сердце. Она сказала, что я самая эгоистичная, самая мелочная женщина из всех, кого она знает, что я никогда не любила никого, кроме себя.
Лицо Вероники исказилось от душевной боли. Оливия хотела обнять ее, попытаться утешить, но бабушка продолжала говорить.
— Мне казалось, что надежды на примирение нет. И я отпустила ее. — Сожаление слышалось в ее звучном грудном голосе. — Через несколько лет я наконец собралась с мужеством, чтобы пообщаться с ней. Нанятый мной детектив отыскал ее во Флориде, и я позвонила. Но, видишь ли, мы снова начали спорить. По-моему, она пила. Тогда я махнула на Эйлин рукой. Но я всегда сожалела об этом, потому что я лишилась дочери… И думала, что лишилась внучки тоже.
— Вы не должны винить себя. — Оливия поставила чашку с чаем на место. — У мамы, конечно, были свои недостатки — да, она действительно пила. Мне очень хотелось, чтобы она помирилась с вами, ради меня, но она не желала даже слышать об этом.
