«1918 год… Кровавый и грозный год гнева и мести… Много пролетарской крови пролито в степях Украины. Из этой крови выросли красные маки – цветы Свободы. Пожар восстания охватил Украину, сжег трон гетмана и окрасил в алые цвета знамена германских солдат. Они унесли этот цвет к себе на родину…»
Кровь и жизнь червонного казака Ганжи, взводного командира Чуприны, сотника Коропца. А позже кровь и жизнь, отданные за народ, за дело Ленина, многих и многих воинов червонного казачества. Кровь и жизнь командиров полков – Поуха, Глота, Новикова, Каратчаева, Святогора, Гончаренко, помкомбрига Самуся, военкома полка Мазуровского и другого ленинского комиссара, о котором и пойдет речь дальше.
Свою статью Примаков заканчивает словами:
«Спите с миром, товарищи! Скиньте шапки перед их памятью… Окропленные вашей кровью знамена мы пронесем через весь мир!»
Да! Скинем шапки и выслушаем рассказ об одном из беззаветных героев примаковских полков.
Больших жертв требует конная атака. В ожесточенных боях за Кромы и Орел поредели ряды червонцев. Поредели и приуныли. Но если казаки Украины шли в бой, думая о Питере и Москве, то и там не забывали о них. Накануне второй годовщины Октября из обеих столиц в червонное казачество прибыло пополнение.
Иван Куликов, худощавый, костистый, со строгим лицом послушника, смотрел с опаской на своего коня. Там, в пушечном цехе, он и не вздумал бы шевельнуться при виде надвигающегося с талей огромного тела крепостного орудия. А тут… Да еще эти потеющие на стуже стекла очков…
– Чего злякался? – гоготали конники, наблюдая за новичком. Ведь иных развлечений на фронте в часы затишья не было. – Которые в камилавке твой скакун не чипает…
– А если и сцапает тебя вместе с камилавкой, тут же и высадит. Его конячая душа глистов не принимает…
Полки Примакова на стоянках ожидали сигнала «седловка». Сабельная сотня, принявшая накануне свежее пополнение, дежуря у штаба дивизии, в полной боевой готовности расположилась прямо на улице, использовав в качестве коновязей заборы и тыны.
– Шо? Сало получил? – приставал к питерцу чубатый казак. – Чеши до каптера, бо вот-вот выступать, не поспеешь…
– Какое сало? – спросил простодушно Куликов.
– А такое, шо им будешь себе пятки мазать…
– Ладно, – отшучивался новичок. – Как получу сало, поделюсь с тобой. Обязательно…
Для Туликова, с малых лет привыкшего к большому, шумному цеху, все было здесь ново. И эти обросшие густой зимней шерстью, внушавшие ему неподдельный страх лошади. И не совсем пока ясные для него отношения между старшими и младшими. И целый арсенал оружия, который у иного бойца размещался на груди, на боках и даже на спине. И напевная, не совсем пока еще понятная речь казаков. И то, что самый старший тут Примаков. Тот самый юный делегат II съезда Советов, который два года назад с питерскими паровозниками оборонял Пулково от красновских банд. И какое-то необычное преклонение кавалеристов перед молодым начдивом, почти его ровесником. А главное – это пренебрежение к деникинским головорезам, нагонявшим страх почти на всех там, в тылу.
До второй годовщины Великого Октября оставалось пять дней. Как известно, Деникин хотел отметить ее торжественным въездом на Красную площадь.
Этой ночью латышские стрелки готовились у Чернь и Чернодья пробить брешь в неприступной стене вражеской обороны, чтобы сквозь нее могли пройти полки Примакова.
Кутеповская гвардия и конница Юзефовича уже успели «вкусить сладость» червонноказачьих клинков. Серго Орджоникидзе, делавший на фронте все, чтобы сорвать планы бело-гвардейщины, после недавних ожесточенных боев у Кром и Орла писал в Кремль о доблести юного вожака украинской конницы и о ее лихих наездниках.
К столпившимся вокруг новичка кавалеристам приближался, направляясь от штаба, высокий, в казачьей бурке человек. Улыбаясь во все лицо, человек сразу же стал расспрашивать бойцов об их настроении, о семье, о родных, о хлебе и приварке.
– Про обмундировку, товарищи, не спрашиваю. Вижу сам, генерал Деникин позаботился…
– Пид Костельцевим мы ему на шашках отстукали «Боже, царя храни», а он нам за это отчислил свои обозы… – отвечали кавалеристы, хвалясь своими щегольскими английскими шинелями и из толстой желтой кожи добротными бутсами.
