И П. Осликов представил себе Время. Само Время – оно такое мягкое, серое, густое. Не то дым, не то туман. Но у него есть руки. Такие большие, серые и с железной хваткой. Которыми Время берёт его, П. Осликова, за шею и несильно жмёт (то есть поджимает). «Торопись, Осликов!» – шепчет оно страшным шёпотом. А бывает – правда, редко, – что Время жмёт. Тогда руки у него становятся Ещё больше. Так, что в них помещается весь Петечка, а не только его шея. И вот Время хватает П. Осликова целиком и начинает жать. Жмёт его, жмёт, а потом – раз! – и замечание в дневнике, и, кажется, весь класс и весь мир смотрят и говорят: Осликов опоздал сегодня в школу, он неорганизованный. И настроение испорчено на весь день.
Тут П. Осликов спохватился и бросился собираться.
Перво-наперво он схватил рюкзак и как можно скорее понёс его в прихожую. Там бросил на пол и побежал чистить зубы. Если хочешь почистить зубы и при этом не опоздать, надо действовать как можно быстрее.
– Петечка, – крикнула мама из комнаты, – не копайся! Время жмёт!
В комнате бухнуло и завозилось. «Мама не копается», – подумал П. Осликов и схватил мыло. Потом вспомнил, что собирался чистить зубы, и решил положить мыло, а вместо него взять зубную щётку. Но мыло было скользкое и убежало от Петечки за стиральную машину.
– Эх, – сказал П. Осликов и полез доставать мыло. Мыло, конечно, убежало довольно далеко, так просто не дотянешься. П. Осликов покряхтел, засунул за машину всю руку, сколько было, часть плеча и немножко голову.
– Петя же! – звонко крикнула мама уже из прихожей.
Бедный П. Осликов от неожиданности стукнулся лбом о стиральную машину.
– Я сейчас! – крикнул он маме, соображая тем временем, что мыло убежало Ещё дальше.
Он уже понял, что руки сегодня обойдутся без мытья, схватил зубную щётку и стал очень быстро чистить зубы.
В прихожей бумкнуло – мама налетела в темноте на Петечкин рюкзак и стала ругаться тем самым словом, про которое говорила, что оно нехорошее и произносить его не надо.
– Пе-теч-ка! – прорычала мама.
– Извини, мамочка! – закричал Петечка, наскоро ополоснул щётку (щётка оказалась папина) и выскочил в прихожую.
Мама, кстати, уже ничего и не сказала. Она только молчала и сопела, глядя, как П. Осликов одевается.
П. Осликов очень старался смотреть не на маму, а на ботинки. Чтобы их не перепутать, как маленький. И Ещё чтобы не навязать из шнурков «всякого макраме». Так мама называла Петечкины шнурки, когда они вконец запутывались. Потому что под маминым взглядом можно не то что ботинки перепутать – собственную фамилию забыть! Особенно если мама при этом сопит. Вот как сейчас.
На всякий случай П. Осликов пододвинул рюкзак поближе. И мама тут же о него споткнулась. И стала падать на П. Осликова.
– Петечка! – взревела мама.
– Мама! – закричал Петечка.
– Ты что, нарочно кладёшь рюкзак мне под ноги?
– Я же не знал, что ты пойдёшь в ту сторону!
– А в какую же сторону мне Ещё идти, чтобы обуть сапоги, а? Или ты думаешь, что я повезу тебя в школу в тапках?! Расселся на дороге! Только о себе и думаешь. Совершенно не соображаешь. Да ты вообще… Ты всегда…
Дальше мама Ещё что-то говорила, но П. Осликов её не слушал. Он обиделся. Нет, он, конечно, виноват. Но если разобраться, совсем немножко. А теперь мама накричала и настроение у Петечки стало похоже на сухой, сморщенный гриб поганку.
Так и ехали молча. Мама молча вела машину, П. Осликов молча смотрел в окно.
Почти около самой школы мама сказала:
– Ну извини. Мне не следовало так кричать.
П. Осликов закивал в знак примирения. Мама пожала П. Осликову своей кожаной перчаткой его шерстяную, с полосатыми пальцами, и у Петечки потеплело на душе.
Потом мама забрала у Петечки рюкзак и сказала:
– Дуй!
И П. Осликов помчался как можно скорее. В гардероб. А мама мчалась сзади немножко помедленнее, чтобы П. Осликов как раз разделся-переобулся.
Так что П. Осликов всё-таки не опоздал. Ну, только, когда вышел из гардероба, помчался сначала не в ту сторону.
