– Клянусь, что вы ошибаетесь, – ответил я. – Я нахожусь в этих местах в первый раз.
– Ловко врёт, ей-Богу, ловко! – воскликнул контрабандист. – Но это все равно: чиновник ты или нет, а мы тебя повесим: ты знаешь секрет нашей пещеры.
– Ваш секрет я мог бы сохранить, – ответил я. – Но если вы меня хотите умертвить, то я встречу свою судьбу как солдат; конечно, мне было бы приятнее погибнуть на поле битвы, солдату невелика честь погибнуть от такой кучи водяных крыс, как вы.
– Ей-Богу, – воскликнул Мюргатройд, – он не похож на чиновника. Не тот разговор. Да и держит-то он себя как солдат. Однако мы были предупреждены, что акцизник поедет именно в этот час и верхом.
– Позовите-ка Длинного Джона, – посоветовал голландец. – Я не верю ни единому слову этой шельмы. Длинный Джон знает акцизника; ведь Купера Дика арестовали при нем.
– Как не знать! – проворчал контрабандист Сила. – Джон непременно узнает акцизника. Он получил от него здоровый удар по руке.
– В таком случае, позовите Джона, – сказал Мюргатройд.
Из глубины пещеры показался долговязый, худой моряк, стоявший там на страже. Голова его была повязана красным платком; одет он был в голубую куртку и, приближаясь к нам, медленно засучивал рукава.
– Где чиновник Вестхауз? – закричал он. – Он оставил мне свою метку на руке. Рана, черт её возьми, до сих пор не зажила. Что, чиновная крыса, теперь счастье не на твоей стороне! Однако, черт возьми, товарищи, кого это вы заковали в кандалы? На вид это не чиновная крыса!
– Как! Не он? – воскликнули все и принялись ругаться.
– Конечно, не он. Из этого малого можно сделать двух акцизников, да и тогда материалу останется. Достаточно, чтобы акцизного писца сделать. Повесить его вы можете для верности, только это не Вестхауз.
– Конечно, его надо повесить, – сказал голландец Пит. – Черт возьми, если его оставить в живых, то все узнают про нашу пещеру. Куда денется тогда наша хорошенькая «Мария» со всем своим шёлком и атласом? Куда мы будем прятать наши бочки и ящики? Неужели нам рисковать нашей пещерой из-за этого малого? И кроме того, он ударил меня по голове. Он ударил вашего бочара, да и как ударил-то, точно молотом двинул! Разве за одно за это не следует его угостить галстучком из пеньки?
– Нет, за это его следует угостить стаканом рома, – ответил Дикон. – С вашего разрешения я скажу, капитан, что мы не шайка разбойников. Мы честные моряки и не должны вредить никому, кто нам не делает вреда. Акцизник
Вестхауз убил Купера Дика и за это должен умереть. Но убивать этого молодого солдата я ни за что не позволю. Что мы, изверги, что ли какие, или пираты?
Не знаю, какой ответ мог бы последовать на эту речь, но в этот самый момент где-то совсем близко раздался оглушительный свист, и в пещере появились два контрабандиста, таща человеческое тело. Тело волочилось неподвижное, беспомощное, и я сперва думал, что это мертвец. Но когда котрабандисты бросили человека на песок, он задвигался и, наконец, сел. Вид у него был как у человека, очнувшегося от обморока. Это был малый с четырехугольным лицом, напоминающим бульдога. Одет он был в голубой мундир со светлыми пуговицами.
– Это акцизный чиновник Вестхауз! – хором воскликнули контрабандисты.
– Да, это акцизный чиновник Вестхауз, – спокойно ответил пленник, вертя головой и морщась от боли. – Я представляю собой королевский закон и во имя этого закона арестую вас всех! А все товары, которые я вижу здесь, объявляю подлежащими описи и обыску, согласно второму прибавлению к первой статье таможенного уложения. Если здесь есть честные люди, то я прошу их содействовать мне при исполнении мною моих служебных обязанностей.
И, говоря эти слова, акцизник, шатаясь, встал на ноги. Но дух его был бодрее плоти, и он снова шлёпнулся на песок при общем смехе матросов.
В двух вновь пришедших контрабандистах я узнал людей, которые увели мою лошадь. Один из них выступил вперёд и начал рассказывать:
– Мы нашли его на дороге, возвращаясь от дяди Майкрофта. Он лежал без памяти. Верёвка угодила ему прямо под подбородок, и он отлетел на дюжину шагов. Мы увидали на его мундире светлые пуговицы и притащили его сюда. И какой, подумаешь, мерзавец! Ведь, кажется, совсем обалдел, а, однако, всю дорогу брыкался и вырывался.
