Довольно Йньока, давай помолчим, говори только по делу — приказал ему я, и потом довольно таки долго после этого мы ехали молча, за перед нами, как нарочно, расстилалась совершенно плоская, лишенная всякого рельефа, равнина. Растительность вокруг редела на глазах. Теперь можно было ехать часами и не увидеть ни одного дерева, ни единой, засыхающей акации, печально свесившей ветви, и облако пыли, вылетавшей из-под копыт наших коней, становилось все плотнее и плотнее. Здесь засаду хоть извернись, но не устроить. Ладно, будут и другие места, а завтра будет и другой день. Сколько нам их еще осталось до границы четыре, нет, пять дней. Ехали до темноты, потом поужинали припасенными продуктами и сразу легли спать. Сегодня обсуждать было нечего, и все это понимали.
На следующее утро небо на востоке начало светлеть и на его сероватом фоне появились изломанные очертания акаций, хлопковых деревьев и бесчисленных колючих кустов, что до этого были скрыты во мраке ночи. Тут было уже явно повеселее, и все приободрились, за завтраком мы много шутили и смеялись.
Затем, когда ослепительный краешек встающего солнца появился перед моими глазами, какая-то одинокая антилопа пересекла дорогу прямо перед нашим отрядом в невероятном прыжке, и сразу же скрылась из виду. И, как по сигналу, дюжины таких же антилоп начали выпрыгивать, почти перед мордами наших лошадей и удирали по равнине, подпрыгивая, будто резиновые мячики. Казалось, что они не касаются земли, а летят над ее поверхностью, отталкиваясь от воздуха, все двадцать видов антилоп (или сколько их здесь есть в Южной Африке), начиная с гордых импала с рогами в виде лиры, и заканчивая маленькими газелями, а также длинношеими геренуками и ориксами с саблевидными рогами. Названия этих коз нам тут же сообщил повеселевший Лейф, а так же научил их различать. Огненно-красные гризбоки, едва достигают роста козы; газели белые с рыжеватым оттенком; куду большие с неправильными вертикальными полосами и четырехугольными завитыми рогами; антилопы конеподобные, которых зовут так потому, что по величине они не уступают лошади; гаррисбоки черные, у них откинутые назад рога длиной не меньше метра имеют форму кривой сабли, а черная, как уголь, шерсть и развевающаяся грива придают этим животным весьма живописный вид; ориксы, же имеют длинные рога, заостренные, как копье, что позволяет им не бояться даже льва.
Великолепно они тут спрятались, нужно приметить это местечко. А хорошо было бы знать так много про каждое животное: его название и его привычки, а также хоть немного, про то бесчисленное количество птиц, поднимающихся в небо плотными стаями или бегущих вдали вдоль дороги наравне с нашими лошадьми: то были цесарки и красные фазаны, земляные голуби, стремительные длинноногие страусы, марабу с тяжелыми клювами, и еще десятки разновидностей, которых ранее я никогда не видел, и что постоянно отвлекали меня, заставляя смотреть в сторону от дороги, хотя, на самом деле, эту тропу, оставленную копытами лошадей, проехавших здесь раньше и порой исчезавшую в сухой траве, трудно было назвать дорогой.
Но все таки и местная африканская природа обладает какой-то своеобразной пронзительной красотой, заставляющий призадуматься о вечных ценностях. Человек должен же становится на лоне первозданной природы лучше? Тут едущий справа от меня Лотар громко произнес:
— Шённен шметтерлинг цвишен дэрцарпен фершевундер.
Тьфу ты, такое настроение мне испортил:
— Лотар, а можно не выражаться? Держи свои мысли при себе — заявил ему я.
Что Вы минеер, я только произнес любимые стихи: "Красивая бабочка скрылась между нежных цветов!" — смущенно улыбаясь заметил опешивший Лотар.
Надо же какие мы в душе чувствительные, а на вид типичный пруссак: чуть ниже среднего роста, массивный, всегда коротко стриженный, с военной выправкой. Ну, вот как так получается? На западе у нас германские языки и они неблагозвучны, с юга и востока — иранские и они тоже весьма грубы. Если читать прекрасную персидскую поэзию в оригинале, то это звучит как сплошной поток грязных таджикских ругательств. Русский язык родственен и тем и другим, но почему же, находясь посредине между ними он сохранил и благозвучие и красоту звучания? Непонятно, но мне пора подумать о своих делах.
