— Время есть... Может, потише?
И тут же — милицейский свисток.
— Машина бита, водитель навеселе, нарушение явное. — Он поворачивает ко мне ковбойское, озорное лицо. — Так что проигнорируем. Тут есть проездик... Прямо к театру с тыла. Устроит?
Меня устроит все — лишь бы благополучно... Мы скрываемся в извилистом переулке, но сзади взвывает сирена, в спину упирается свет фар и властный голос гремит из динамика:
— Водитель автомобиля номер ноль пять — тридцать два... Я мертвею от страха. С детства боюсь милиции. Даже когда сталкиваюсь с ней по вопросам прописки, и то не по себе... А тут ощущаю себя пойманной рецидивисткой, не меньше.
— Уйдем, — говорит Вова беспечно — и стонет от досады: переулок пересечен канавой.
Свет фар сзади приближается, становясь нестерпимым.
— Ну вот что, — гася фонари, решает он. — Сейчас у тебя будет разминка перед спектаклем. Мини-сценка. Мы — влюбленные. Понимаешь?
Он обнимает меня, я — машинально его, и мы целуемся. Расплывчато, в зеркальце, я вижу остановившуюся рядом машину, фигуру милиционера, пригнувшись, вглядывающегося в салон... Фигура стоит, смущенно переминаясь... Затем слышится шум мотора, и машина ГАИ отруливает назад, уезжая.
Мы целуемся. Теперь я уже понимаю, что мы целуемся, и, самое ужасное, сознаю, что в поцелуе партнера по мини-сценке что-то уж очень мало от театрального...
Я вырываюсь, говорю какие-то слова и с диким кавардаком мыслей в голове бегу к театру. Одна мысль, правда, достаточно отчетлива. И безумна. Он мне... нравится. И это, по-моему, совершенно ни к чему!
С маман я договорился сердечно и четко: сто рублей в месяц на жратву и стирку я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что как ударник в состоянии купить списанную из такси «Волгу» и считает, что «Победу» мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, родителей смущавшее, — мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал в себя джинсы «Ли», замшевый лапсердак, три рубахи явно капиталистического производства и также сундук типа «президент». Откуда, и что, и на какие средства — я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне нотацию. Но не удалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. В частности, я задался глупейшей, но неотвязной идейкой: во что бы то ни стало познакомиться с актрисой. Каким образом осуществить эту затею, было пока неясно. Встретить возле театра, сказать, что питаю чувства, и предложить руку и сердце — вариант идеалистический. В чем-то помочь? Но в чем? Заинтересовать своей личностью инженера из Госстраха? Но у нее не было машины. Это я знал. Знал и всякое разное: адрес, что замужем, муж — артист, симпатичный малый, но жуткий позер и бездарь, по-моему, — два фильма смотрел с его делами... тьфу! Ну и все, больше не знал ничего. Жила моя возлюбленная недалече — в пятнадцати минутах спортивной ходьбы, и ночью, на сон грядущий, в порядке оздоровительного моциона, я приходил под ее окна или слонялся в подъезде по заплеванным лестничным клеткам, замирая у той двери, за которой — она... Возвращался, погруженный в печаль, поздно, а однажды что-то нашло — полночи там прошатался, аж внутренности промерзли, как у мороженой курицы. Коньяком отогревал. В общем, ситуация была безрадостной. Горе сплошное. И, как понимаю, в этих блужданиях и тупых мыслях под ее окнами заключалась на данном этапе вся моя духовная жизнь. Что же касается материальных ценностей, создаваемых мною на пользу себе и без пользы обществу, дело шло. В конторе о левых доходах тактично замалчивалось — только не попадайся; иконы Олег выправил, а систему «туз бубей — Иван Иванович» мы разучили как таблицу умножения, хотя от теории к практике покуда не переходили. Мастерство Олега я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком, будто только с конвейера. Подклеенные, подрисованные... Лепота!
