— Что такое? — спросил отважный редактор, научившийся замечать любое движение длинного, странного лица.
Макиэн снова посмотрел вниз, на серебристую воду, потом обернулся и увидел пену, взлетающую к небесам.
— Море отрезало нас от берега, — сказал он.
— Да, я знаю, — сказал Тернбул. — Что будем делать?
Эван бросил шпагу и, как обычно в таких случаях, охватил руками голову.
— Я знаю, ч т о это значит, — сказал он наконец. — Это очень честно. Господь не хочет, чтобы убивший остался живым.
Он помолчал (море шумело все громче) и снова заговорил так рассудительно и разумно, что у Тернбула дрогнуло сердце.
— Понимаете, мы оба ее спасли... она обоим завещала драться... и будет несправедливо, если погибнет только один из нас.
— Вы считаете, — на удивление мягко и кротко сказал Тернбул, — что хорошо сражаться там, где погибнет и победитель?
— Вот именно! — по-детски радостно вскричал Эван. — Как вы хорошо это поняли! Нет, вы и вправду знаете Бога!
Тернбул не ответил и молча поднял шпагу.
Макиэн в третий раз взглянул на кишащий жизнью склон. Он жадно испил последний глоток дивных Божьих даров — зелени, пурпура, меди — как осушают до дна бокал с драгоценным вином. Потом, обернувшись, он снова приветствовал Тернбула шпагой, и они скрестили клинки и сражались до тех пор, пока пена не дошла им до колен.
Тогда Макиэн отпрыгнул в сторону.
— Джеймс! — крикнул он. — Не могу... вы меньше ростом... Это будет нечестно.
— Что вы мелете? — сказал Тернбул.
— Я выше вас фута на полтора, — в отчаянии сказал Эван. — Вас смоет, как водоросль, когда вода не дойдет мне и до пояса. Я не стану сражаться так ни за женщину, ни за ангела.
— Еще посмотрим, кого смоет! — воскликнул Тернбул. — Сражайтесь, а то я ославлю вас трусом перед всеми этими тварями!
Первый выпад Макиэн отбил блестяще, второй похуже, третий — совсем плохо, но именно в этот момент молот моря ударил с размаху побеждающего атеиста, сбил его с ног и увлек за собою.
Макиэн схватил шпагу в зубы и кинулся спасать противника. Семь небес, одно за другим, морскими волнами упали на него, но ему удалось схватить утопающего за левую ногу.
Проборовшись минут десять с волнами, Эван вдруг заметил, словно очнувшись, что плывет по высокой, мирной зыби, держа в руках шпагу, а под мышкой — редактора газеты «Атеист». Что делать дальше, он не знал, и потому так и греб, естественно — одной рукой.
Когда на него нежданно накатила снова высокая, черная волна, он испугался было, но вдруг понял, что таких волн не бывает. Тогда он увидел, что это — рыбачья лодка, и с трудом ухватился за нее. Сперва он чуть ее не потопил, потом кое-как в нее взобрался и положил на дно бездыханного Тернбула. Опять прошло минут десять, прежде чем он отдышался, огляделся и, не обращая внимания на то, что с волос его и одежды струится вода, бережно вытер шпагу, чтобы не заржавела. Потом он увидел на дне весла и стал медленно грести.
* * *
Серые сумерки над морем сменились холодным светом, когда лодка, плывшая всю ночь неизвестно куда, достигла пустынной, как море, земли. Ночью было тихо, лишь иногда лодка взмывала вверх, словно на чье-то огромное плечо — должно быть, где-то неподалеку проплывал корабль.
Но холод стоял сильный, а порою небо извергало несильные фонтаны дождя, и брызги словно бы замерзали на лету. Макиэн греб сколько мог, но часто предавался воле ветра. Из всего, что было у них, осталась лишь фляжка бренди, и он поил прозябшего спутника так часто, что умеренный житель города даже удивлялся; но сам Макиэн прибыл из холодных, туманных краев, где человек, глазом не моргнув, может выпить в море стакан чистого виски и не опьянеть.
Завидев сушу, Макиэн подгреб поближе к берегу и помог своему спутнику идти по мелководью. Потом они долго шли какими-то серыми пустошами, пока не увидели следы человека. Ботинки у них совсем прохудились, камни резали ступни, и они опирались на шпаги, как паломники — на посох. Макиэну припомнилась баллада о том, как душа в чистилище бредет по каменистой равнине, и спасает ее лишь доброе дело, совершенное ею на земле.
Ты снял сапог с своей ноги,
