— У меня время переговоров с Архангельском, — повторяет Рекстин.
А генерал, проводив Рекстина взглядом, решил, что тот просто нашел благовидный предлог, чтобы оставить его с офицерами.
* * *
Лисовский, час назад выбравшись из салона, в темноте пошел вниз через какие-то переходы и трапы. Он знал, что кочегары где-то там, и надеялся их найти без посторонней помощи. Следовавшие за ним офицеры были уверены, что он знает, куда их ведет. Но Лисовский скоро запутался. Включили фонарик — свет по-воровски зашарил по стенам, выхватывая из темноты ведра, банки, тряпье, пока не уперся в скорчившуюся в углу фигуру человека. Ослепленный, он испуганно моргал, размазывая по худощавому, скуластому лицу с узенькими щелочками глаз слезы.
— Кто такой?
Человек в ответ залопотал на гортанном языке, растягивая звуки и покорно кланяясь.
— Китаец?
— Моя да, моя да, — наконец разобрал Лисовский.
— Выходи на свет. Почему прячешься?
— Хоросо, господина. Зао Харка дерется. Тьфу человек!
Лисовский вздрогнул, сразу поняв, что наконец-то у цели.
— Захаров? Кочегар?
Китаец опасливо посмотрел по сторонам.
— Она, она. Сибко дерется.
— Где он, можешь показать? — стремительно спросил Лисовский и замер, сообразив, что нашел союзника, который ненавидит Захарова так же сильно, как и он, но только боится его.
— Можешь. Ой, сибко тиха. Узнала, вы исите, спряталась.
Китаец, осторожно ступая, пошел в глубь коридора, там был еще трап вниз. Бесшумно соскользнув по нему, замахал руками.
Офицеры оказались у самого днища парохода. Откуда-то тянуло запахом плесневелой воды, она хлюпала под решеткой настила. Остановились перед овальной железной дверью. Китаец взялся за грязную, в пятнах ржавчины ручку.
— Здеся. Занавеска. Зао Харка спрятался, спит.
— Вперед! — толкнул его Лисовский.
— Ой боюси! — отшатнулся китаец, а когда Лисовский толкнул вторично, уперся обеими руками в дверь, все громче и громче вскрикивая: — Убила! Убила меня!
Лисовский отшвырнул китайца, чтобы не встревожил криками Захарова, и, повернув ручку, резко распахнул дверь. Луч фонарика уперся в брезент, перегораживающий помещение…
Только быстрые и решительные действия ошеломят Захарова — он и пикнуть не успеет!.. Лисовский с офицерами бросился к брезенту, рывком сорвал его… Кладовка с пустыми деревянными стеллажами!
Оглянулся: что это значит? Где Захаров?
Овальная железная дверь закрывалась медленно и тихо, как будто виделась во сне. Скрежетнули наружные запоры.
В могильной тишине застучали капли воды.
* * *
Вначале Захаров думал чуток подержать Лисовского взаперти, чтобы тот остыл и успокоился, но тут пришло сообщение, что на поиски отправились генерал и все офицеры.
Как мог надеяться, что Лисовского оставят на произвол судьбы? Конечно же, они должны были его искать, они и ищут. По дороге захватили с собой капитана, боцмана…
Скандал разрастался, принимал угрожающие размеры — и Захаров растерялся. Как быть? Дерзкая выходка с пленением офицеров во главе с Лисовским уже казалась покушением на их жизнь!
— Попался, голубь, — зловеще прозвучало над головой.
Он попытался сбросить чужие, жесткие пальцы, но ему уже вывернули руки за спину, а твердый кулак ткнул в губы.
Сопротивляться бесполезно. Захаров покорился. Но когда его втолкнули в кубрик кочегаров, где у стола, широко расставив ноги, сидел генерал, он выпрямился, поправил на себе шапку и полушубок, с упреком сказал:
— А я шел сам, — слизнул соленую кровь, вытер подбородок. — Шалите, офицеры. Нехорошо.
Привычный кубрик, с бельмами снега на иллюминаторах, пропахший спецовками, с деревянными сундучками под койками, в котором всегда было с кем откровенно поговорить, полежать, распрямив натруженные руки и ноги, милый сердцу кубрик сейчас непримиримо враждебен. Койки на месте, видны сундучки и одежда на гвоздях, но вокруг хмурые лица, тяжелое дыхание и какие-то необычные запахи.
Генерал, набычившись, смотрит налитыми ненавистью глазами. Не отвечая, глухим от еле сдерживаемого гнева голосом, раздельно, чуть ли не по слогам спрашивает:
— Где наши люди?
Офицеры рядом с ним подались вперед. Они в подбитых ватой шинелях и в башлыках, похожие друг на друга, спаянные недоброй силой и беспощадностью. Не для них здешняя бедная обстановка, двухъярусные койки, теснота. Сразу видно — злые намерения загнали их в кубрик, чтобы разрушить здешний незащищенный, простой мир. Захарову понятна их враждебность. Он перед ними одинок и беззащитен. Но осилил себя, независимо выставил ногу:
