Провела ночь без сна и Богданна. Однако девушка пришла к решению, как поступить. Решению ясному, бесповоротному. Она хотела спасти любимого, даже против его воли.
Едва дождавшись утра, побежала к святой Елижбете. Спросила, здесь ли отец Иваньо. Он был в храме, по просьбе девушки вышел к ней.
– Пан отец, – сказала Богданна. – Вы добрый, мудрый, я верю вам как себе самой… Даже больше… Я прошу у вас совета.
Священник вгляделся в ее осунувшееся лицо, обведенные темными кругами глаза. Пригласил ласково:
– Пожалуйста, дочь моя. Зайдем сюда, в исповедальню.
– Пан отец, – девушка стояла перед Иваньо на коленях в высоком, лакированного дерева ящике, говорила ровным глухим голосом. По отдельным срывающимся ноткам чувствовалось, как дается ей внешнее спокойствие. – Я пришла сказать, что вас обманывают подлые и жестокие люди. Я говорю о Долгом, к которому вы меня посылали.
Румяное лицо оставалось неподвижным. Ничего не выражали холодные голубые глаза. Присутствуй здесь Павлюк, он еще раз позавидовал бы самообладанию отца Иваньо.
– Долгий? – равнодушно переспросил Иваньо. – т А, да, вы что‑то рассказывали о нем.
– Пан отец, он не борец за демократию, как вы думаете. Это бандит, настоящий бандит.
– Ну и что же?
– И Демьянко такой… Не такой, он не может быть таким! – вздрогнув, оборвала себя Богданна. – Я… Я люблю его!
– Истинная любовь возможна только к богу, – поучающе вставил Иваньо.
– Я хочу спасти его, уговорить, чтобы он пошел и повинился во всем.
Глаза Иваньо чуть сузились.
– А вы знаете, чем это грозит? Его арестуют, сошлют в Сибирь. Вы никогда не увидите любимого.
– Нет, не может быть. Ведь обещана полная амнистия, кто придет добровольно.
Иваньо вынул четки, начал перебирать их длинными пальцами.
– Он согласился? – спросил священник.
– Отказывается, как я ни убеждала.
– Что же вы хотите сделать?
–Я пойду и заявлю о нем. Тюрьма лучше такой жизни. И тюрьма не вечна. Когда‑нибудь его освободят, и мы будем вместе. Иначе погибнем.
– Ваши гражданские чувства делают вам честь.
– Подбодрите меня, пан отец! Прикажите мне идти, не медля ни часа. Тогда мне будет легче. Легче.
Священник молчал. Голубые глаза его были устремлены поверх Богданны – на желтую лакированную стенку исповедальни. Казалось, Иваньо читает на ней невидимые письмена.
– Я помогу вам, – негромко сказал Иваньо. – Я поговорю с Демьянко, сумею убедить его явиться с повинной к советским властям.
– Спасибо, пан отец! Спасибо!
Горячими губами прильнула к длинным хищным пальцам Иваньо. Он перекрестил Богданну.
– Идите с миром, дочь моя, и пока не предпринимайте ничего. Все будет, как желает бог.
Богданна ушла, а он через дверь с кольцом вместо ручки попал в коридор, затем – в комнату, где ждали Павлюк и Демьянко.
По одному взгляду на священника Павлюк понял: случилось неладное. Дернув плечом, вскочил с места, быстро спросил:
– В чем дело? Выкладывайте, пан отец. Быстро!
Не отвечая, священник присел к столу, навалился на него локтем. В позе Иваньо были усталость, тоска.
– Ну! – с угрозой потребовал Павлюк.
Не поднимая головы, глухим, надтреснутым голосом Иваньо передал разговор с Богданной. Закончил:
– Сегодня я ее убедил обождать, она пойдет завтра, послезавтра – обязательно пойдет.
Демьянко внимательно прислушивался к его рассказу. Руководимая самым благородным чувством, Богданна может наделать больших бед. А что, если, встревоженные ею, Павлюк и Иваньо решат бежать? Сейчас все готово для их ареста, а потом придется налаживать заново. «Нельзя упускать их! – мысленно решил Ростислав. – Надо как‑то выправлять положение. Любыми средствами!»
– Эх, пан отец, пан отец, – даже не столько со злобой, сколько с горечью говорил в это время Павлюк, – что вы наделали! Я же говорил, что нельзя полагаться на девчонку.
Иваньо вскочил. Холодные глаза его, казалось, хотели вылезти из орбит, румяное лицо побагровело, длинные пальцы судорожно корчились.
– А на кого, на кого я могу полагаться?! – в голосе священника визжали истерические нотки. – Улица, город, страна – кругом люди, тысячи людей, а рядом никого нет! Как я ненавижу их! Господи, как ненавижу!! Я должен бороться, хотя даже здесь, в храме, перед такими, как я, служителями бога, скрываю свои мысли.
