– Ну и что там этот старик? Гравер, кажется?
Я пожала плечами.
– Он умер. Когда Новик сделает свое признание, О'Фаолин станет соучастником преступления. Плохо только, что будет уже поздно. Завтра десятичасовым рейсом он улетает в Рим. И если никогда не заявится в Чикаго, у себя дома он свободен.
– А как насчет «Аякса»?
Он залпом прикончил виски и налил еще. Потом протянул бутылку мне, но я покачала головой: перед дорогой лучше не напиваться – мне предстояло возвращаться в Чикаго.
– Думаю, что смогу им помочь.
– Как?
Я покачала головой.
– В правилах Комиссии по ценным бумагам есть один маленький пунктик. Такой маленький, что Ксавир его, видимо, не заметил.
– Понимаю.
Он прикончил второй бокал и налил третий. Какой смысл смотреть, как он напивается? В дверях я на мгновение обернулась. Он сидел, уставясь в бокал, но почувствовал, что я ухожу, и, не поднимая головы, сказал:
– Говоришь, никогда не удастся узнать, почему погибла Агнес? Ты уверена?
– Нет доказательств, – беспомощно ответила я.
Он со стуком поставил бокал на стол.
– И не надо. Когда передо мной смертельно больной, я говорю ему... Я говорю ему, что заранее ничего нельзя сказать – как повезет, но сам-то я знаю, что произойдет. Как один профессионал другому, скажи, ты знаешь, из-за чего умерла Агнес?
Я встретилась с его карими глазами и увидела, что в них стоят слезы.
– Как профессионал профессионалу – на сто процентов.
– Понятно... Это все, что я хотел узнать. Спасибо, что пришла, Виктория.
Мне не хотелось оставлять его одного в таком состоянии. Но что было делать? Не заметив моей протянутой руки, он взял со стола журнал и внимательно начал изучать его. Я не стала говорить, что он держит журнал вверх ногами.
Роджер ждал меня в «Гриллонс» – ресторане со старыми чикагскими традициями, где официанты оставляют тебя в покое, а не появляются каждые пять минут возле твоего столика, вопрошая, что тебе еще принести. Они подкатили к нашему столику огромный кусок говядины и отрезали две превосходные порции. Сыр «стилтон», специально привезенный из Мелтон-Моубрея, прекрасно сочетался с портвейном 1964 года. Несмотря на все свои тревоги и схватку с О'Фаолином, чувствовала я себя очень неплохо.
Роджер тоже был настроен бодро.
– Ты дала мне надежду, Ви. Ай. Я сказал директорату, что у меня есть знакомый детектив, который взялся за наше дело и полагает, что нашел выход. Они, конечно, очень заинтересовались, но так как у меня нет никакой информации, то и сказать я им больше ничего не мог.
Я устало улыбнулась и похлопала его по руке. Мы допили портвейн, и официант принес нам счет. Было около полуночи. Поколебавшись, Роджер спросил, не может ли он пойти ко мне. Я с сожалением покачала головой:
– Не то чтобы я не хочу – твоя компания мне всегда по душе. Но это не то место, куда можно кого-нибудь пригласить, – там сейчас настоящий кавардак. Кто-то искал одну бумагу и перерыл всю квартиру. А мне сейчас не до того, чтобы наводить порядок.
– А может, таким образом американка посылает мужчину к черту?
Я подалась вперед и поцеловала его.
– Когда я пошлю тебя к черту, не сомневайся, ты будешь уверен, что не ослышался. Сейчас я хочу сказать, что у меня нет дома и что мне это не нравится. Я чувствую себя потерянной и хочу сама в этом разобраться.
Он понимающе кивнул:
– Мои подчиненные здесь всегда говорят: «Я с этим справлюсь». Мне кажется, это американизм, но, как бы то ни было, я с этим справлюсь.
Когда он предложил подвезти меня, я с благодарностью согласилась и оставила «тойоту» в подземном гараже. Не велика беда, если утром ее не окажется на месте.
Была половина второго ночи, когда он высадил меня перед Беллерофоном. Вежливо подождал, пока я войду, махнул на прощание рукой и уехал.
Передо мной восседала миссис Климзэк. Как только я вошла, она вскочила и в ярости набросилась на меня, ее лицо напоминало рассерженный красный пион.
– Вы должны были уехать, мисс Варшавски, или как там вас зовут.
– Я бы с удовольствием, миссис Климзэк. Беллерофон мне нравится не больше, чем я ему. Но нам обеим придется отложить это до конца недели.
