– Мне было тяжело говорить об этом, – произнесла она, – ведь я не знала, любит ли он меня.
Герцогиня пожала Клодине руку.
– Знаешь, мне жаль герцога, потому что он любит тебя, – прошептала она.
– Ваше высочество, нет! – воскликнула девушка. – Он не любит меня!
– Нет, любит! Все так же, – уверяла герцогиня. – Видишь ли, у меня в руках было его письмо к тебе.
Клодина изумилась..
– Письмо? Я получила только одно от его высочества, и оно…
– Тсс! – прошептала герцогиня. – Совершенно верно! Вчера я не поняла его. Но сегодня Адальберт объяснил мне его значение. Он все сказал мне, нелегко это было ему. Я знаю все, Клодина, и мне жаль его, теперь ты для него потеряна.
– Элиза, – едва могла проговорить девушка, – это заблуждение его высочества, и такой человек…
– О, я понимаю, я могу понять, но здесь стало так пусто, Клодина!
Герцогиня приложила ладонь к груди, а потом ласково погладила висевшую на перевязи руку Клодины.
– Элиза, – сказала Клодина, – неужели ты, такая снисходительная и добрая к людским поступкам, будешь здесь суровым судьей?
Герцогиня покачала головой.
– Нет, я простила. Малый срок, оставшийся мне для жизни, должен протекать мирно. Ах, Клодина, сегодня впервые с тех пор, как я его жена, он говорил со мной, как я этого всегда желала и молила во сне и наяву, он говорил со мной сердечно и откровенно, мягко и хорошо. Это случилось слишком поздно, но это так упоительно, и я вполне простила ему. Есть еще, – она понизила голос, – есть еще остаток глупого тщеславия. Я всегда хотела нравиться ему и не думала о том, что я несчастное, больное создание. Тогда я поспешно взяла зеркало и посмотрела в него; сначала мне стало больно, но потом…
Герцогиня замолкла, глаза ее затуманились, в то время как губы улыбались. Клодина не могла удержать слез, катившихся по щекам.
– Мне так жаль его, – повторила герцогиня, – я хочу быть доброй, терпеливой, ласковой с ним. И еще мне жаль Елену, она любит твоего жениха.
– Да, – вздохнула девушка.
– Ах ты прекрасное, благословенное небом создание, к которому стремятся все сердца! – сказала больная. – Как, должно быть, хорошо чувствовать себя так любимой.
Голос герцогини звучал грустно и безнадежно.
Клодина встала и подошла к окну, она не должна была показывать, что и ей не менее тяжело.
– Я не хочу удерживать тебя дольше, Клодина, – продолжала герцогиня. – У тебя сегодня еще много дел. Ты должна представиться маме как невеста, а его малютке как мать, и вам – и тебе, и ему – надо о многом поговорить. Иди, Клодина, иди с богом!
Она улыбнулась. Маленький принц с радостным восклицанием стащил с волос матери чепчик и поцеловал ее. Она поспешно отвернула лицо. Клодина слышала, как она прошептала: «Дорогой мой, мама не может целовать тебя, мама больна!»
Взволнованная девушка еле нашла в себе силы поцеловать прозрачную руку и выйти. Она опустилась на стул в своей комнате и, плача, закрыла лицо руками.
Горничная с удивлением посмотрела на нее. И это невеста? Счастливая, богатая невеста сидела такая бледная и мрачная? Горничная нагнулась и подняла футляр, упавший с колен ее госпожи. Он раскрылся при падении, и горничная залюбовалась великолепным бриллиантовым ожерельем. Клодина ничего не замечала, она чувствовала только, что не выдержит комедии, которая должна начаться.
Наконец она рассеянно стала переодеваться. Вчерашнее платье испорчено, а других светлых туалетов у нее здесь не было, и она была вынуждена надеть черное кружевное платье, которое пришлось украсить живыми розами.
Белая перевязка резко выделялась на черном фоне. Под руку с Лотарем Клодина пошла к герцогине-матери; потом они были приглашены его высочеством на завтрак, за которым принимали поздравления немногочисленных придворных. После обеда поехали в Нейгауз. Вся прислуга собралась на широкой лестнице встретить жениха с невестой. Беата стояла на пороге с распростертыми объятиями, держа в руках роскошный букет, рядом с ней няня держала на руках разряженную малютку. По крупному улыбающемуся лицу Беаты текли слезы радости.
– Дина, дорогая моя! – восклицала она, обнимая подругу. – Кто мог представить себе это. – Она взяла ребенка из рук няни. – Теперь у тебя, червячок, есть мать! Да еще какая!
