Герцогиня посмотрела мужу в глаза, словно хотела проникнуть в самую глубину его души. Внизу началась серенада. Торжественные звуки хвалебного гимна ворвались в окно. На мгновение показалось, что герцогиня не может больше сдерживаться: она покачнулась и прижала лицо к волосам наследного принца.
– Мама, поздравь меня наконец! – воскликнул принц, он мог подойти к своим подаркам, лишь поцеловав ей руку.
– Да благословит тебя Бог, – прошептала она и села на стул, придвинутый герцогом.
Когда вошел герцог с детьми, Клодина удалилась – ведь это было семейное торжество, да никто и не просил ее остаться.
Радостные восклицания герцогских детей сливались со звуками веселого марша.
«О боже, что могло случиться с герцогиней?» – со страхом спрашивала себя Клодина.
– Бабушка, бабушка! – послышались голоса и восторженные восклицания.
Девушка радостно вздохнула: приехала ее обожаемая, добрейшая госпожа!
Ей хотелось бежать, чтобы поцеловать у нее руку. Теперь до нее донесся мягкий женский голос, но сегодня в нем слышалась горестная дрожь.
– Милое дитя, дорогая моя Элиза, как твое здоровье?
В комнате воцарилось продолжительное молчание, потом тот же печальный голос продолжал:
– Альтенштейн, кажется, не помог тебе, Элиза, я возьму тебя с собой в Баварию!
– О, я здорова, – громко ответила герцогиня, – совершенно здорова. Ты не можешь представить себе, мама, что я могу перенести.
Клодина стояла, как на угольях. Неужели ее высочество не спросит о ней? Ведь она знала, что девушка проводит все время у герцогини, Клодина сама писала ей об этом.
Правда, она не получила ответа и только сейчас придала этому значение. Утренний смутный страх снова охватил ее.
В комнате все стихло; вероятно, старая герцогиня пошла отдохнуть в свои комнаты. Слышались только шаги его высочества, нетерпеливо ходившего взад и вперед.
– Клодина! – позвала герцогиня.
Она хотела привыкнуть видеть их вместе и переносить это. Когда Клодина вошла, герцогиня посмотрела на них – как они хорошо владели собой! Герцог едва взглянул на красивую девушку.
– Подайте его высочеству стакан вина, Клодина, – приказала она. – Он забыл, что я не подала его ему.
Клодина исполнила приказание. Герцогиня встала и вышла – она боялась разразиться отчаянным смехом, душившим ее.
– Что с герцогиней? – спросил герцог и сморщил лоб, выпивая вино.
– Я не знаю, ваше высочество, – ответила Клодина.
– Пойдите за герцогиней, – коротко сказал он.
– Ее высочество у себя в спальне и не желает, чтобы ее беспокоили, а через час велела фрейлейн фон Герольд быть в зеленой гостиной, – доложила вошедшая горничная.
Клодина прошла через другую дверь в свою комнату.
* * *
В спальне герцогини занавески были опущены, и она лежала в полумраке постели. Она знала, что Клодина осталась с ним одна. Теперь он поцелует ей руку, привлечет к себе и скажет: «Потерпи ее капризы, дорогая моя; она больна, переноси их ради меня». И в глазах обоих заблестит надежда на лучшее будущее, когда в склепе под церковью поставят новый гроб.
Герцогиня не вздрогнула при этой мысли, а улыбнулась: хорошо, когда знаешь, что настанет конец! Ах, сколько молчаливых и горьких страданий успокоилось вместе со спящими внизу в саркофагах! Как утешительно, что существует забвение, сон и что бодрствование, называемое жизнью, непродолжительно!
Герцогиня почувствовала стеснение, которое ощущают люди тонкой организации, когда им кажется, что они злоупотребляют терпением других, но не могут изменить этого. Притом ей так давило грудь, так тяжело было дышать!
«Если бы только не дети!»
Ну, они едва ли заметят отсутствие больной, слабой матери, ведь они мальчики, и после нее не останется достойной сожаления принцессы. Как это хорошо!
А свет! Знал ли он? Смеялись ли, шептались ли там об обманутой жене, подружившейся с возлюбленной своего мужа?
Горестный стон вырвался из груди герцогини, она дышала все тяжелее и тяжелее. Но заставила себя встать и, прижимая руки к груди, стала бродить по комнате. Ей ничего не оставалось, как быть гордой и снисходительной.
Ах, скорее бы прошел день и наступила ночь, когда она останется одна и можно будет плакать!
