— Говорите! — сдавленно проговорил он. — Чего вы от меня хотите? Даю вам пять минут.
Убогая самозащита. Лазарь не спешил. Прищурив правый глаз, он вопросительно изогнул левую бровь:
— Вы ожидаете скорого возвращения госпожи Лежанвье? Вы назначили ей какой-то час? Между нами говоря, я бы здорово удивился, если бы она вдруг решила пожертвовать хоть минутой из отпущенного ей времени…
— Я просил вас уточнить цель — истинную цель — вашего визита.
— Сейчас, сейчас, дорогой мэтр! Но для начала… попытайтесь ненадолго влезть в мою шкуру, которая, быть может, немногого стоит, но другой мне, увы, не найти…
«Гнусный негодяй, последние четырнадцать месяцев я только этим и занимался: пытался влезть в твою шкуру, шкуру несчастного, которого несправедливо обвиняют в убийстве…»
— Сколько километров можно отшагать в камере! С первого же дня меня сверлила одна мысль: вновь увидеть Париж, подышать его воздухом.
«Все то же убаюкивающее бормотание».
— Постарайтесь покороче. Не забывайте, что дело уже закончено.
Лазарь покачал головой с видом человека, которого не поняли.
— Как вы мне нравитесь, дорогой мэтр! Чем ближе вас узнаю, тем больше ценю. Вы умеете всего одним словом, одним жестом вызвать к себе симпатию, внушить доверие. Уж вы-то не посеяли бы у домохозяек неверие в прогресс, вас бы они, скорее, попросили продать им что-нибудь еще!.. Заметьте, что и я вам в глубине души нравлюсь… Может быть, против своей воли, как любят, проклиная себя, ребенка-шалопая… Самым почтенным родителям порой приходится иметь дело с таким сыном-негодяем, по которому веревка плачет… Как люди рассудительные, они жертвуют малым ради спасения главного: отсекают палец, чтобы не лишиться руки…
— Вы закончили? — спросил Лежанвье, упершись руками в подлокотники. — В таком случае…
Он и так долго терпел. Не хватало еще, чтобы Диана застала этого проходимца в его кабинете.
Но Лазарь раньше него оказался на ногах.
— Глух и слеп, а? — уже ядовито бросил он. — Вам перевалило за полета, мне нет и сорока. У вас барахлит сердце, вы маетесь одышкой. Я же здоров как бык. Так что выгнать меня у вас кишка тонка. Другая аксиома: мы с вами отныне гребем в одной утлой лодчонке. Неосторожный взмах веслом, лодчонка опрокинется, и мы с вами окажемся в воде…
Постепенно до Лежанвье стало доходить, чего добивается от него поздний гость. Быть может, первое предчувствие осенило его, когда он развязывал золоченую тесьму на маленьком белом свертке?
— Шантаж, — произнес он спокойно, как объявляют очевидное. — Сколько?
Лазарь в очередной раз прикинулся оскорбленным:
— Вы ошибаетесь на мой счет, дорогой мэтр! — Но ему не удавалось вернуть себе былое хладнокровие, напялить прежнюю личину. — Я допускаю, что Картье поверил мне в долг под вашу репутацию: что я остановился в отеле, который мне не по карману; что с гонораром вам придется немного повременить. Но в этом мире деньги — еще не все! Знаете, о чем я мечтал на скамье подсудимых? О вещах, которые не купишь, которых я был лишен на протяжении всей своей жизни, которые сделали бы меня совсем другим человеком. Что это за вещи? Горячая симпатия, полезные знакомства, гостеприимный дом наподобие этого, где при желании можно расслабиться, отдохнуть душой… Ведь вы не спихнете меня в яму сразу же после того, как оттуда вытащили, дорогой мэтр? В конце концов, выручить бедного запутавшегося типа — разве это не накладывает определенные обязательства на его богатого спасителя?
Пока собеседник чередовал угрозы с уговорами, перед внутренним взором Вернера Лежанвье разрозненные кусочки мозаики постепенно сложились наконец в цельную картину.
— Я же спросил у вас: сколько?
Лазарь, пожав плечами, заговорил примирительным тоном:
— Ну, раз вы так настаиваете… Ваш портсигар потянет тысяч на сто, но Картье может и обождать… Пять тысяч франков в день улетает за номер в отеле «Швеция», пока я не снял квартиру… Мне нужны два или три костюма, максимум четыре, белье, туфли, карманные деньги. Бывшей госпоже Лазарь я должен алименты в размере двадцати тысяч в месяц, и она уже требует недоимку… Короче, чтобы вас не слишком обременять, пятьсот тысяч наличными.
