Аристид закрыл лицо сморщенными ладонями. Плечи его затряслись.
— Я ведь голубей лет двадцать не видел! — сквозь рыдания выдавил он. — Просто некогда было.
Адриан подошел и прижал седую голову к груди.
«И что бы тебе не найти кого-нибудь на Мартинике, Анжелика Беро! Вот ради чего тебя во Францию понесло?»
Главная мысль, терзавшая ум и сердце Анжелики всю дорогу до монастыря, была такой: ради чего отца понесло в эту чертову Францию? Он вполне мог подыскать ей мужа и на Мартинике. В конце концов, каждый молодой человек рано или поздно берется за ум, особенно если он женат и не бегает в рабочие бараки в поисках свободных черных девиц.
Нет, в монастырь ее отправили не сразу. Едва она успокоилась, французский священник добился от инквизиции ясного и недвусмысленного разъяснения ее положения в связи с вынесением приговора отцу. Анжелика слушала и не верила своим ушам. Инквизиторы забрали в пользу испанской церкви и короны все, чем владел отец.
— Так я теперь нищая? — спросила она.
Святые отцы молчали.
— Нет, вы объясните, — начала напирать Анжелика. — Я хоть чем-нибудь владею? Отец продал нашу плантацию и всех рабов. Где вырученные деньги?
— Все деньги в монете и ассигнациях конфискованы.
— Но я же наследница, — напомнила Анжелика, — у меня и приданое должно быть.
— Вы еще не вступили в наследование, — охотно пояснил юрист. — А приданое не было выделено из общего семейного имущества.
Анжелика взбеленилась.
— Но я же — часть семьи! — заорала она. — Это все и мое тоже!
— Вы не наследуете ничего. — Юрист развел руками. — Все имущество записано на вашего отца, а он приговорен как злостный еретик.
Анжелика глянула на француза, а тот лишь сокрушенно вздохнул и заявил:
— Таков закон. Жаловаться бесполезно.
«Господи! Кто ж меня теперь замуж возьмет?» — осознала Анжелика.
Самая последняя крестьянка хоть что-то приносила в дом: перину, подушки, горсть мелкого серебра.
«Через четыре года я выйду из монастыря в том, что на мне сейчас».
Анжелика оглядела себя. Дорожное, не самое лучшее платье, мягкие туфельки да чулки. Она уже представляла себе, каким чучелом будет выглядеть через четыре года.
Собственно, этим разъяснения и закончились. Ее не слишком церемонно сунули в карету, и второй рассвет на испанской земле она встречала во дворе монастыря Святой Мерседес, затерянного где-то в горах. Тело совершенно затекло и ныло, в глаза как насыпали песка, а главное, холод. Девушка совершенно продрогла. Солнце, едва взошедшее, не грело.
— Служба кончится, и тебя примут, — пояснила на плохой латыни сопровождающая, суровая тетка в годах.
Служба действительно вскоре завершилась. Из часовни прямо перед ней, мелко семеня, потекла вереница монашек в потертых, застиранных до полной потери цвета балахонах и платках, некогда белых, выглядывающих из-под капюшонов. Первые, увидев ее, останавливались, следующие утыкались в их спины, поднимали глаза и так же безмолвно замирали. Лишь когда из храма вышла аббатиса и крикнула что-то на испанском, все изменилось.
— Послушница, — пояснила сопровождающая. — До совершеннолетия.
Аббатиса протянула руку, приняла конверт с документами и жестом приказала девушке следовать за ней. Анжелика, оглядываясь по сторонам, двинулась вслед, а через полсотни шагов уловила этот запах. Именно так — прелой переваренной крупой и прогорклым салом — пахла кухня у них на плантации. Там готовилась еда для рабов.
И вот тогда она испугалась.
Падре Хуан спал плохо и встал рано. Он умылся, перекусил и лишь тогда вспомнил, что так и не посмотрел на ассигнации, отобранные у еретика, ныне уже покойного.
— Прости меня, Господи!
Собственно, деньги в опись почти никогда не входили. Еретики, за исключением самых бедных, редко помнили в точности, сколько у них было наличных денег. Да и сражаться за такую мелочь не было особого смысла. Еретики дрались за другое. Они хотели угодить на костер не живыми, а после предварительного удушения.
«Ох, еще аутодафе!»
Тело Амбруаза Беро следовало сжечь, а падре Хуан терпеть не мог этого запаха. Он так и не привык к нему за все тридцать лет службы.
Тяжко вздыхая, инквизитор открыл свой портфель, в который обычно совал все, что попадало к нему в руки, минуя опись, вытащил кипу французских ассигнаций и опешил.
