«А еще ведь и приданое будет!» — с ужасом подумал Адриан.
Теперь, чуток нюхнув пороха, он ясно понимал: большие деньги — это и серьезная головная боль. Приданым жены придется как-то управлять! Куда-то вкладывать! Приумножать! Он был совершенно не готов к решению этой задачи.
Адриан кинулся к отцу, но тот уже успел выпить за обедом пару бутылок и мирно посапывал в кресле, прижимая к груди третью, только начатую.
— Отец! — Молодой человек принялся толкать Аристида. — Когда эта чертова Анжелика приезжает?!
Отец не без труда разодрал глаза.
— Они двадцатого июля с Мартиники отплыли. Две недели до Бордо. Считай сам.
Адриан прикинул и удивленно хмыкнул. Семья Беро должна была прибыть в Бордо 4 августа, а в Париж — еще через шесть дней, никак не позже.
— Слушай, папа, они должны были приехать неделю назад.
Старый Аристид нехотя поставил початую бутылку на стол и уселся поудобнее.
Он вздохнул, нахмурился, покачал головой и сказал:
— У Амбруаза на шхуне большой груз сахара. Наверное, что-то с таможней не так.
Адриан решительно замотал головой. Недели ему вполне хватило, чтобы увидеть главное: чиновники не просто покупаются. Они жаждут, чтобы их купили.
— Брось, папа. Он откупился бы.
— Да, верно, — согласился отец и взял со стола кипу биржевых сводок. — Так, оптовые цены на сахар и ром не росли. Это значит, что ураганов не было.
Адриан, уже понимавший значение политических новостей, прикусил губу и спросил:
— А если они попали под арест как подозрительные личности?
Старый Аристид побледнел, но тут же отмахнулся и заявил:
— Фу, напугал отца. Какие списки подозрительных? Неделю назад и слова такого еще не было! Хотя…
Отец и сын переглянулись. Была еще одна категория богатеев, не любимых ассамблеей: эмигранты. Прошло больше года с того времени, как начали выходить декреты, предписывающие всем эмигрантам вернуться во Францию немедленно, под страхом смерти. Ну, а с февраля их имущество во Франции стали попросту отнимать и, разумеется, присваивать.
— Не годится. — Адриан покачал головой. — Мартиника — территория Франции, они никуда не эмигрировали.
Отец язвительно усмехнулся.
— А ты уверен, что Амбруаз никуда с Мартиники не плавал? Например, в Луизиану? Вот тебе и формальный повод.
Он был прав. В нынешней Франции такое случалось. Стоило кому-то покинуть ее земли хотя бы на неделю, и любая секция коммуны могла начать к нему придираться. Где был? Что делал? Не участвовал ли в боевых действиях против родины в рамках Пильницкой декларации, подписанной Австрией и Пруссией? И попробуй доказать, что не участвовал.
— Этого мне еще не хватало, — убито проронил Адриан.
Ему бы сейчас работать, учиться вкладывать деньги. Перспективы были, он уже начал это чувствовать. Как раз сегодня, как сообщил стенографист, его первый информатор в ассамблее, вышел декрет о ликвидации больниц, принадлежавших монашеским орденам. Это означало, что огромное количество аптек с ртутью, сурьмой, а главное, опием, единственным обезболивающим средством, остались вообще без управления. Адриан понятия не имел, как торговать лекарствами. Он понимал главное: стоит влезть в аптечное дело сейчас, в самый разгар войны с Пруссией, и можно стать богатейшим коммерсантом Парижа!
«Деньги у меня есть, — мгновенно пронеслось в голове. — А конфискат уже сегодня будет оформлен. Несколько правильных взяток, и к утру все это будет мое, буквально за гроши».
Мешало одно: долг друга семьи и будущего мужа. Черт бы их всех побрал! Хочешь не хочешь, а ему надо было немедленно ехать в Бордо и выяснять, что там стряслось с этой Анжеликой Беро.
— Папа! — Он заискивающе заглянул в глаза отца. — А ты не мог бы на время взять мои деньги в работу? У меня такая сделка намечается! Жаль будет упустить.
Старый Аристид поджал губы и потянулся за бутылкой.
— Нет, сынок, не возьму. Устал я. Выдохся.
Положа руку на сердце, Адриан и сам это видел. Все то время, пока он прожигал отцовские деньги, тот работал с пяти утра до темноты. Каждый день. Любую минуту.
— Прости, папа.
Аристид вздохнул, вернул бутылку на место и проговорил:
— Знаешь, сынок, вот закончили они описывать наш дом, пришел я к нашему дворецкому в его мансарду, присел на койку у окна. — Голос отца дрогнул, а глаза блеснули слезами. — А там, за окном — голуби.
