– Да как-то все было не до того, – ответил он. – А потом уже слишком поздно.
Я отодвинула тарелку с едой. Какое разочарование! Он пришел домой позже обычного, позвал меня по имени, когда вошел.
– Где ты? – крикнул он, и это прозвучало почти как обвинение.
Я ответила, что на кухне и готовлю обед. Я резала лук, чтобы поджарить на оливковом масле, которое уже грелось на сковороде. Он встал в дверном проеме, точно не мог решиться войти. Вид у него был очень усталый и несчастный.
– У тебя все в порядке? – спросила я.
Заметив в моей руке нож, он поинтересовался:
– Что ты делаешь?
– Готовлю нам обед, только и всего, – ответила я и улыбнулась, но он не ответил на мою улыбку. – Подумала: почему бы не приготовить омлет? Нашла в холодильнике яйца, немного грибов. А у нас есть картошка? Я нигде не нашла, я…
– Я планировал пожарить нам свиные отбивные, – заявил он. – Я купил. Вчера. И думал приготовить их на обед.
– Прости. Я…
– Нет-нет. Пусть будет омлет. Если тебе так хочется.
Я почувствовала, что разговор уходит не в ту сторону. А он смотрел на разделочную доску, где маячила моя рука, сжимавшая кухонный нож.
– Нет, – ответила я и засмеялась, но он не засмеялся вместе со мной. – Не важно. Я и не знала… Я всегда смогу…
– Ты уже нарезала лук.
Это были просто слова, без всяких эмоций. Констатация факта. И все.
– Ну да, но… Может, и правда пожарим отбивные?
– Как хочешь. – Он повернулся, собираясь пройти в столовую. – Пойду накрою на стол.
Я не ответила. Не знаю, что я сделала не так – и сделала ли вообще. И я снова принялась за лук.
Теперь мы сидели напротив друг друга. Обед прошел в молчании. Я спросила у него, все ли в порядке, а он лишь пожал плечами:
– У меня был длинный день. На работе, – добавил он, когда я дала понять, что жду продолжения.
Разговор захлебнулся, так и не начавшись, и я передумала рассказывать ему про дневник и доктора Нэша. Я ковырялась в тарелке, стараясь не волноваться. В конце концов, у каждого бывают неудачные дни, но беспокойство продолжало точить меня. Я чувствовала, что теряю последнюю возможность поговорить, и не знала, покажется ли мне и завтра, что это – лучшее, что можно сделать. Наконец я поняла, что больше не могу терпеть.
– Но мы хотели ребенка?
– Кристин, – вздохнул он, – не начинай.
– Прости… – Я не знала, что собираюсь сказать и собираюсь ли говорить вообще; наверное, и правда лучше было не начинать, но я поняла, что не могу молчать. – Просто сегодня произошло нечто очень странное, – произнесла я и попыталась придать своему тону легкомыслие и небрежность, хотя на самом деле мне было нелегко. – Кажется, я начала что-то вспоминать.
– И что же? – Он вдруг заинтересовался и подался ко мне. – Что именно ты вспомнила?
Мой взгляд остановился на стене позади него. На ней висела фотография в рамке. Лепестки цветка, снятые крупным планом, черно-белые, с капельками воды. Я решила, что картина выглядит дешево – ей место не в доме, а в супермаркете.
– Я вспомнила, что у меня был ребенок.
Он откинулся на стуле. Его глаза широко раскрылись, а потом закрылись совсем. Он вдохнул и медленно, с шумом, выдохнул.
– Это правда? У нас был ребенок?
Если и теперь он солжет, размышляла я, не знаю, что буду делать. Начну с ним спорить. Выскажу все, что я о нем думаю, в неконтролируемом, разрушительном порыве.
Он открыл глаза и посмотрел мне в лицо.
– Да, – ответил он, – правда.
Он рассказал мне об Адаме, и меня захлестнула волна облегчения. Облегчения, смешанного с болью. Болью за безвозвратно утраченные годы. За мгновения, которые я не помню и которые никогда ко мне не вернутся. Я чувствую, как во мне шевелится тоскливое чувство, оно растет, и в какой-то момент кажется, что оно может захлестнуть меня целиком. Бен рассказал мне о рождении Адама, его детстве, о всяких мелочах. Про школу, куда он ходил, про то, как он участвовал в рождественском спектакле, как замечательно играл в футбол и как быстро бегал, про то, как он, Бен, расстроился, когда сын провалил экзамены. О его подружках. О том, как он, Бен, принял брошенную сыном самокрутку за косяк. Я задавала вопросы, он отвечал; кажется, он сам был рад поговорить о сыне, точно его дурное настроение развеялось от воспоминаний.
