Но нет, в доме нет следов моего сына. С леденящим ужасом я осознала, что его словно никогда и не было.
Не знаю, сколько времени я простояла перед зеркалом, уставившись в пустоту. Десять минут? Двадцать? Час? В какой-то момент я услышала, как в двери повернулся ключ, как, вытерев ноги, в дом вошел Бен. Но я не шевелилась. Вот он прошел через кухню в гостиную, сделал несколько шагов вверх по лестнице и крикнул: «У тебя все в порядке?» Его голос звучал встревоженно, в нем появились панические нотки, которых не было утром, и я ответила: «Да, все нормально». Тогда он вернулся в гостиную и включил телевизор.
Время как будто остановилось. В голове не было ни одной мысли, кроме безумного желания узнать, что случилось с моим сыном, и безумного страха перед неизвестностью.
Я спрятала свою книгу в шкаф и спустилась вниз.
Я остановилась перед дверью в гостиную, стараясь успокоиться, но не могла, дыхание вырывалось горячими толчками. Я не знала, что делать: как сказать Бену, что я знаю про Адама? Он спросит, откуда я узнала, и что я скажу?
Да не важно! Теперь ничто не имело значения, кроме одного: я должна узнать, где мой сын. Я закрыла глаза и, когда мне показалось, что я спокойна как удав, тихонько толкнула дверь. Она мягко проехалась по толстому ковру.
Бен меня не услышал. Он сидел на диване перед телевизором, держа на коленях тарелку с половинкой печенья. Во мне поднялось возмущение: как он может быть таким веселым и беззаботным, сидеть и улыбаться! Тут он рассмеялся. Мне захотелось подбежать к нему, схватить за грудки и орать, орать, пока он не расскажет начистоту, почему соврал про мой роман, почему ничего не сказал о нашем сыне. Я хотела, чтобы он вернул мне все, чего я лишилась.
Но я знала, что так будет только хуже. Я просто деликатно кашлянула. Словно хотела сказать: не хочу тебе мешать, дорогой, но…
Он обернулся и улыбнулся мне:
– Дорогая! Как хорошо, что ты здесь!
Я вошла в гостиную.
– Бен, – произнесла я напряженным, словно чужим голосом. – Бен, нам нужно поговорить.
Теперь на его лице возникла тревога. Он встал, чтобы подойти ко мне, и тарелка скользнула на пол.
– Что такое, любимая? У тебя все в порядке?
– Нет.
Он остановился примерно в метре от меня и протянул руки, чтобы обнять. Но я не сделала шага навстречу.
– Господи, что такое?
Я внимательно посмотрела на Бена. Он вполне владел собой, словно уже привык к таким сценам, к моим истерическим выходкам.
Но я больше не могла скрывать, что знаю о сыне.
– Где Адам? – произнесла я срывающимся голосом. – Говори, где он?
Бен изменился в лице. Интересно, он удивлен или шокирован?
Наконец он нервно сглотнул.
– Говори! – повторила я.
Он крепко обнял меня. Я хотела оттолкнуть его, но сдержалась.
– Кристин, успокойся. Все хорошо. Я все тебе объясню, ладно?
Мне хотелось крикнуть: нет, все очень плохо! Но я молчала. Я не смотрела на него, пряча лицо в складках его рубашки. Меня трясло.
– Пожалуйста, умоляю! Расскажи мне все.
Мы сели на диван. Я в одном конце, он – в противоположном. Мне хотелось быть от него на расстоянии. И не хотелось больше ничего слышать.
– Адам умер, – наконец произнес он.
Во мне что-то захлопнулось. Словно створки раковины. Его слова полоснули по сердцу как бритва.
Я вдруг вспомнила, как узнала о болезни отца, вспомнила муху, расплющенную о лобовое стекло машины. Картинка из детства.
– Кристин, любовь моя, мне так жаль!
Я снова почувствовала злость. К нему. Ублюдок! – подумала я, хотя знала, что он ни в чем не виноват. Я заставила себя спросить:
– Как это случилось?
– Адам был в армии.
Услышав это, я онемела. Все чувства улетучились, осталась боль, сплошная боль, и только. Боль, пульсирующая в мозгу.
Только подумать: сын, о существовании которого я даже не подозревала, был солдатом! В голове пронеслась идиотская мысль: Что скажет мама, когда узнает?
Бен продолжал, отрывисто и быстро:
– Он служил в Королевской морской пехоте. Был направлен в Афганистан. И погиб. В прошлом году.
У меня во рту пересохло. Я попыталась сглотнуть.
– Как? – спросила я. – Расскажи!
– Кристин…
– Мне нужно знать. Я хочу знать.
Он потянулся и взял меня за руку, и я не отняла ее, хотя мне было бы неприятно, если бы он захотел придвинуться.
