– Да здесь больше полбутылки, – обрадовался Леонид, потирая руки.
– Только одну рюмку, – грозно предупредила Ирина.
– Одну, одну, – поспешно согласился он, опасаясь, что жена передумает.
Ирина поставила пятидесятиграммовую граненую рюмку на стол и налила до краев.
– Обещай, что не будешь больше просить?
– Обещаю, обещаю.
У Леонида загорелись глаза, он поднял рюмку, выдохнул воздух из легких и одним глотком выпил. Затем крякнул, отломил маленький кусочек хлеба и понюхал.
– Закусывай, горюшко ты мое, – посоветовала жена, убирая бутылку на место.
– Спасибо, я уже наелся, – изобразил улыбку муж, чувствуя, как по жилам растекается эликсир. – Лучше покурю, – он привычным движением вставил в рот папиросу, прикурил и с наслаждением затянулся, выпуская дым через ноздри. – Хорошо!
– Кури, а я пойду Сережу уложу, уже десятый час, – сказала Ирина, собираясь уходить.
– Ты его в спальне укладывай, а мы с тобой телевизор посмотрим, – поддержал Леонид. – Я потом его перенесу, все равно Алексей допоздна загуливается со своей Светкой.
– А вспомни, как мы на скамейке просиживали до рассвета, – жена мечтательно закатила глаза, держась за дверную ручку. – У нашего мальчика любовь. Совсем взрослый становится.
– Какая может быть любовь в четырнадцать лет, – отмахнулся Леонид, делая глубокую затяжку.
– Мы ненамного были старше, к тому же, теперь все акселераты, – сказала Ирина, открывая дверь.
– Перед отцом нос задирать, да руку поднимать на родителя – вот его акселерация, – пробубнил Леонид, оставшись на кухне один.
Он докурил и затушил папиросу в жестянке из-под консервов. Затем на цыпочках подкрался к двери и прислушался. До него долетел негромкий голос жены, которая пела колыбельную в дальней комнате. Леонид удовлетворенно кивнул и направился к шкафу. Он подсмотрел, куда жена прячет бутылку…
Мать пела убаюкивающую песенку, думала о своем. Она вспоминала юные годы, когда Леня ухаживал за ней и дарил полевые цветы. Как он каждый раз, преподнося их, признавался в искренней, вечной любви. Они мечтали о счастливой, совместной жизни, мечтали иметь много детей и вести свое хозяйство, отдельно от родителей. Отец у Лени пил по-страшному, уносил из дома последние вещи и до полусмерти избивал жену. А Леонид вел активную борьбу с отцовскими загулами и всегда вступался за мать. Он ненавидел водку и проклинал тех, кто ее придумал, говорил, что его воротит от одного вида бутылки и тошнит от запаха. Кто бы мог тогда подумать, что он сам станет горьким пьяницей. Да, видно, яблоко от яблони недалеко падает. Ирина прислушалась к сладкому посапыванию малыша, прерывая воспоминания. Ребенок спал глубоким, безмятежным сном и чему-то улыбался.
– Крошка моя ненаглядная, – мать невольно повторила улыбку сына, поцеловала его и поднялась.
Ирина вышла на кухню позвать мужа и ахнула: на столе стояла пустая бутылка, а Леонид уткнулся носом в тарелку с недоеденным супом – развезло на старых дрожжах от выпитого. В руке у него, между пальцами, дымилась недокуренная папироса.
– Ирод проклятый, обещал ведь, – Ирина забрала у мужа окурок и затушила его.
Потревоженный Леонид что-то промычал, булькая в тарелке. А обозленная Ирина Анатольевна, за волосы, вытащила его голову из тарелки и принялась вытирать лицо влажной кухонной тряпкой.
– Отстань, ведьма, – наотмашь оттолкнул ее Леонид.
Ирина отлетела и ударилась животом об угол стола. Разозлившись, она запустила с силой тряпку в лицо пьяного.
– Ах, ты так? – вскочил Леонид, раскачиваясь из стороны в сторону.
Он неуверенной походкой приблизился к жене и ударил ее кулаком в живот. Ирина от боли согнулась и крикнула:
– Ребеночка загубишь, варвар.
– Хватит нам этих, все равно вырастут свиньи неблагодарные, – заплетающимся языком ответил Леонид и с остервенением набросился на жену.
Он свалил беременную женщину на пол и несколько раз пнул ногой в живот. Ирина как могла прикрывала живот. После очередного удара она ойкнула, где-то глубоко внутри почувствовала невыносимую боль и потеряла сознание.
– Будешь с уважением относиться к хозяину? – прекратил избиение муж, уставший от проделанной работы. – Будешь? – ответа не последовало. – Ну и валяйся тут, – он в последний раз пнул мать своих детей и, оставив ее одну, отправился в комнату.
