— Отвезите ее в родильное. Пусть там решают, — сказала женщина, захлопнув медицинскую карту, которую держала в руках. И ушла.
Через несколько минут я оказалась в лифте, на пути в родильное отделение. Думаю, огнестрельное ранение помешало им поместить меня в одну из этих симпатичных палат, похожих на спальню. Я оказалась определенно в больничном помещении, меня подключили к эмбриональному монитору. За мной наблюдали две сиделки и врач, преждевременно лысеющий мужчина примерно моего возраста. Он выглядел славным парнем, именно таким, каким вы представляли себе своего доктора.
— Мы собираемся готовить вас к операции, миссис Эпплбаум, — сказал он мягко, но решительно.
— Я хочу естественные роды после кесарева.
— Боюсь, что естественные роды после кесарева — это не лучшая идея, а тут вдобавок ваше ранение.
— Как долго я здесь?
Он посмотрел в мою карту.
— Около двух часов.
— С ребенком все в порядке?
— Да, отлично. Дисплей показывает хорошее, четкое сердцебиение.
— Что с моей ногой?
— Все в порядке. Пуля прошла навылет, и оба отверстия, входное и выходное, очистили и зашили. Вы сейчас на антибиотиках, на случай инфекции.
— Так если я и ребенок в порядке, почему нельзя подождать хотя бы до тех пор, пока приедут мой муж и акушерка?
Врач посмотрел на меня и улыбнулся.
— Знаете, что я вам скажу. Mы вставим внутренний дисплей, и, если ребенок в хороших условиях, мы дадим вам еще час, прежде чем делать операцию. Это позволит вашему мужу добраться сюда.
Он похлопал меня по ноге и собрался уйти. В ту же минуту в палату ворвался Питер. Увидев его, я немедленно разразилась истерическими рыданиями.
Питер в два шага пересек комнату, склонился над кроватью и, как мог, сгреб меня в охапку. Я уткнулась лицом ему в грудь.
Казалось, я никогда не перестану плакать, но тут я почувствовала горячую вспышку, когда он нечаянно задел мою ногу.
— Ой! Моя нога! — закричала я.
— О нет, — сказал он, роняя меня, словно горячую картофелину. — Что болит? Что я сделал? Боже, Джулиет. Что случилось?
Могу поклясться, что он тоже плакал.
— Это просто нога. Бедро. Она в меня выстрелила. Одри в меня стреляла.
Тут опять начались схватки, и говорить я больше не могла.
Я очнулась и услышала, как Питер медленно прошептал мое имя. Я почувствовала, как его пальцы, которые он запустил мне в волосы, нежно поглаживают кожу.
— Вот и все, — сказала я.
— Я знаю, — прошептал он. — Я вижу это на дисплее.
— Как ты меня нашел? — спросила я. — Где я? Это не «Сидар Синай».[48] Я собиралась рожать в шикарной больнице для звезд.
— Вы в больнице Санта-Моника, — вмешался какой-то голос.
Я повернулась и увидела медсестру в розовом халате хирурга. Она стояла с другой стороны кровати и возилась с монитором.
— Сейчас придет анестезиолог, сделает вам укол.
— Я не хочу анестезию, — сказала я сердито. — Я хочу рожать сама.
Как раз в это мгновение снова начались схватки. Где-то в середине я повернулась к сестре и сказала сквозь стиснутые зубы:
— Приведите чертова доктора сейчас же. Я хочу эту чертову анестезию немедленно.
Она улыбнулась и вышла из комнаты. Через двадцать минут у меня была трубка толщиной с волосок, через которую прямо в мой позвоночник капало благословенное избавление от боли. От этого я пришла в чудеснейшее, волшебное обезболенное настроение.
Я повернулась к Питеру и улыбнулась.
— Оно действует.
— Хорошо, — он улыбнулся в ответ.
— Так что расскажи теперь, как ты меня нашел.
Питер рассказал, что они с Руби вернулись домой примерно через час после моего звонка. Руби сразу пошла наверх к своим Барби и, к счастью, не слышала моего сообщения. Питер немедленно набрал 911. Оператор направил его к диспетчеру полиции Санта-Моники, а оттуда в пожарное управление. За пятнадцать минут он нашел меня в больнице Санта-Моники.
— Руби? — взволнованно спросила я.
— У Стэйси. Кстати, я как раз вспомнил, Стэйси и Лили оставили на автоответчике по сообщению. Лили сказала, что для Руби есть место в «Бет-Эль». А Стэйси сказала, что одна из ее коллег по работе в совете директоров садика, который называется «Гнездо малиновки»… или «Гнездо синешейки»… В общем, чье-то гнездо. В любом случае, какой-то ребенок переезжает в Европу, или в Нью-Йорк, или еще куда-то, и на следующий год освобождается место для Руби.
