Торопливые шаги послышались на паперти, и вслед за тем порывисто скрипнула дверь в самой церкви. Чьи это шаги?.. Да… точно… шаги одного… Забыта молитва, и с томительным напряжением, оборотившись ко входу, царевна старалась признать входившего. Скоро из мрака вырисовалась стройная фигура Шакловитого.
– Что? – только и смогла сказать царевна. Сердце ее колотилось до физической боли, дыхание спиралось.
– Не будет. Передавал твое приказание, государыня, говорил и от себя. Все одно: обходились, говорит, без меня, обойдитесь и теперь. Стал ненужным человеком, так нечего и ввязываться…
– Так как же, Федя?
– Ничего, обойдемся и без него.
– Нет, Федя, не обойдемся. Он бывалый, умеет все воинские хитрости. Помнишь, кто меня выручил после раскольнических смут? Он всем делом заправлял во всех походах к Сторожам и к Троице. Без него не обойдемся… Наудачу ходить нельзя. Если не успех – что тогда? Твоя голова да и моя не удержатся… Лучше отложить до другого времени, а между тем склонить его на свою сторону.
– Как изволишь, царевна, воля, конечно, твоя, а по-моему, прямо бы идти к Преображенскому.
– Ах, Федя, ведь ты и в стрельцах-то не уверен.
– Да в чем же уверяться-то? Приказал идти, они пойдут.
Царевна горько улыбнулась.
– Нет, лучше отложу на день иль два, а завтра поговорю сама с князем.
Подумала царевна, как будто на минуту ушла в себя в нерешимости, пристально взглянула на Федора Леонтьича и с нервным движением пошла к выходу.
Выйдя на площадку, она велела подозвать к себе стоявших на площади стрельцов.
Утренний свет начинал пробиваться, выделяя из темного фона вершины колоколен и башен, едва заметно редела темь, и внизу можно было распознать очертания ближайших предметов. Во дворце зазвучал колокол к заутрене.
– Спасибо за службу, мои верные стрельцы, – обратилась она к надвинувшемуся отряду, – если б я не опаслась, всех бы нас извели нонешнею ночью потешные конюхи. Идите по слободам, да будьте готовы, когда вас повещу… А ты, Василий Саввич, – обратилась она к окольничему Нарбекову, стоявшему в отдалении и все время молчавшему, – поди к моему истопнику Евдокимову, возьми от него припасенные три мешка и раздай каждому стрельцу по рублю.
Беспорядочной толпой бросились вслед за Нарбековым стрельцы, а Софья Алексеевна, в сопровождении Шакловитого, тихо направилась к Верху.
«Василий любит меня и ревнует к Феде, – думала она, – а если любит, так сделает по-моему. Не удалось сегодня, удастся завтра». И успокоенная, она стала всходить по дворцовой лестнице.
– Ваша милость! Ваша милость! Федор Леонтьич! – кричал снизу, с площади, торопливый голос стрельца. Федор Леонтьич, оставив на Верху царевну, поспешил сойти с крыльца.
– А… Федька, ты из Преображенского? Что там?
– В Преображенском великая суматоха… царя Петра согнали оттуда… ускакал…
– Куда?
– Не ведаю. Видел сам, а спросить было не можно. Ускакал один, а за ним уехали мать и супружница.
– Давно уехали?
– Да часа четыре будет. Я нарочно помедлил в овражке – хотелось узнать, что дальше будет, и доложить твоей милости.
– А отчего в Преображенском идет смута?
– Не ведаю. Только гонцы так и шныряют из дворца к Преображенскому и Семеновскому. То ли собираются куда…
– Вольно ж, сбесясь, бегать, – заметил, подумав, Федор Леонтьич и отправился доложить вести царевне.
Но царевна приняла эти вести иначе. При первых же словах лицо ее побледнело и задрожали ноги.
– Нам изменили… изменили… все пропало… все… – шептали побледневшие губы.
