Косой диагональю сна,
То соблазняя, то пугая,
Красавица и смерть сама.
– Значит, это я твоя смерть!?
Сходство интонации сразило его. Мозг пронзила молния. Раздался «хлопок одной ладони». Неужто пощечина и есть разгадка тайны этого дао? А что, учителя там всегда практиковали бить учеников за непонимание…
– А ну-ка сними эту мичманскую повязку!
– Это не его, а моя. Я всем троим одинаковые купила.
– Вот как, троим. А где же моя?
– Тебе так и не успела.
– Тогда моя третья! А ну-ка отдай!
Лили сопротивлялась. Но как бы и ослабевала.
Наконец ему удалось ее поцеловать. Рука слишком гладко проскользила по слишком туго затянутой косынке, рука догадалась сама… и он резко сдернул повязку! И это была Марлен, лишь без какого-либо макияжа. И это была Лили, но стриженная наголо.
– Кто ты теперь? Лили или Марлен?
– Это уже не важно. Важно, кто ты теперь такой!
– Каков я был, таков и ныне я… – промурлыкал строчку Урбино.
– Таков ты и был! Ты всегда был один. Вот и оставайся один на один!
– Это ты о себе?
– Ты что, прикидываешься или с дуба рухнул[39]? Ты что, правда не понял, что мы – одно?
– Я никогда не имел дела с настоящими близнецами. Я слышал, что у них кроме внешнего сходства бывает и повышенная близость, связь друг с другом, сродство душ, так сказать… но вы настолько непохожи… Слушай, если и ты, и Марлен – одно существо, то мы же только вдвоем!
– А куда ты денешь теперь Марлен?
– Какую Марлен? Ты одна теперь у меня. Ты моя Лили-Марлен!
– Это песенка, а не человек. А я здесь одна, не считая Марлен.
– Какой еще Марлен?! – Урбино терял терпение.
– Собаки, конечно.
– Уф, слава богу! Тогда наконец мы только вдвоем. Так мы же счастливы!
Лили молчала.
– Двое в лодке не считая собаки… – Шутка явно не удалась.
– Собака тут точно ни при чем.
– Значит, нас окончательно двое! То есть мы – одно целое… То есть мы… – мямлил Урбино.
– Как ты противен! Неужто непонятно, что мы никогда тебе этого не простим. Я не прощу тебе Марлен, Марлен не простит тебе меня, и мы обе не простим тебе Дику.
– Дика-то тут при чем! Оставь ее, пожалуйста, в покое. Я дождался тебя! Как судьбы.
– Судьбу ты и получил, холодная, грязная тварь! Ты ни разу никого не любил… стишки свои поганые. Ты треснувший пополам человек. Думаешь, между землею и небом? Так нет же! Меж душою и телом. Ты – мозоль между ними. Скажешь, болит? Но сама-то мозоль не болит, а лишь причиняет боль. О, как мертвое цепляется за живое! Ты инвалид: у тебя что-то с любовью.
– Что же ты меня соблазняла, если я так плох??
– Я? соблазняла? Да никогда в жизни! Я и пальцем не шевельнула… О, если бы! о, хотя бы! Это было бы для меня хоть что-то. Да и для тебя. Так нет, ты сразу поплыл… такой размазни я в жизни не видела!
– Много ты видела! – огрызнулся Урбино не без ревности.
– Что видела, то мое. Я все же надеялась на что-то. Уж так мне расписала баронесса силу твоих чувств, твою неизлечимую скорбь по Дике, что поверила: хоть одного настоящего мужчину увижу. Твой экстерьер мне понравился. Ничего, еще не все потеряно! – понадеялась я. – Я его спасу… Какую же свинью (в буквальном смысле) подложила мне баронесса… – Она хлопнула себя по лбу. – Как же я сразу не догадалась! Может, она и впрямь хороший психиатр, сразу раскусила тебя и лишь потому не посягнула на тебя сама, а переадресовала мне. Раскинула для меня сети, расписав тебя как икону.
– Перестань, коза! – злился Урбино.
– Пусть я – коза! Но сейчас я блюю, а не блею. Мне, как ни странно, больно меж моих двух рог, которые ты мне наставил…
– Рога – это тоже своего рода мозоль, – съязвил Урбино.
– Ты прав, – логично продолжала она, – потому что козел – это ты! это тебе все равно, кого покрывать. Что ж ты баранесу-то пропустил, козел! Устоял… А ведь знатная женщина, романтическая…
– Она же психиатр – им романтика ни к чему.
– Может, чтобы самим не сойти с ума? Но она-таки сошла…
– Каким образом?
– Месть – это мания.
– Месть??
– Она была влюблена в Хаппенена по уши.
– А он?
– А он – в меня.
– Так к кому она меня подослала – к тебе или к Хаппенену?
– К обоим.
– Это-то зачем?
– Чтобы развести нас с ним.
– Развести?? Вы что, помолвлены?
