И так, любуясь то на Восток, то на Запад, он почти упустил тот момент, когда солнце стало стремительно тонуть. Здесь, с высоты, оно не плющилось, а до самого конца оставалось круглым и тонуло буквально, как твердое тело. И – вмиг – его не стало.
Луна продолжала висеть как ни в чем не бывало.
«А вдруг они лесбиянки? – с детским сладким страхом воображал Урбино. – Марлен активная, а Лили пассивная?»
«Тогда мне проще…» – тут же корыстно сообразил он. Картина, что он – третий, на некоторое время развлекла и отвлекла его: стал представлять себе их вместе, будто увидел их с мачты, со стороны, как из окна… проходят, сцепились пальчиками… два цветочка. Сами собой стали складываться и стихи «Два цветка»…
Две подруги, Ада с Раей,
Как блондинка и брюнетка,
Юбку к блузке подбирая,
Опылялись перекрестно.
Перед зеркалом стоят
И себя в упор не видят —
Отражает каждый взгляд
Лишь подружку в лучшем виде.
«Странно, – подумал Урбино, – это именно стихи догадываются, а не я…»
Да, здесь все проще, когда ты на мачте. В буквальном смысле один, как перст.
Но становилось свежо, темнело, и записать стихи нечем…
Уже в сумерках кое-как он спустился. Он заперся у себя в каюте, вспоминал и записывал стихи: «Вот придет Марлен – на ней все и проверю…» Он ждал свою Луну, как когда-то, казалось уже давно, ждал Солнце. Но и Марлен не постучалась.
Время тянулось невыносимо, он не выдержал и спустился к ней. Луна освещала все очень ярко. Однако ее трюм был заперт. Он стучал, звал – она не откликнулась.
Над вымыслом слезами обольюсь…
Алекс Кэннон
Но и утром он нигде Марлен не нашел.
Он вышел на берег встретить восход и обдумать, что же ему теперь делать.
Солнце взошло вместе с приближающейся лодкой.
Он поймал себя на радости, но не от того, что это наконец Лили, а от того, что она хотя бы не застанет его с Марлен.
Он ожидал, что Лили перевезет мичман Хаппенен, и был в нем уверен.
Но не за себя. Он собирался проявить всяческую выдержку, но какую? Не более того.
И был весьма удивлен, когда увидел Лили в лодке одну, ловко подгребающую к берегу.
Смесь восторга и страха овладела им. Это была его Лили, только в мичманской пиратской повязке.
«Могла бы и снять… – криво подумал он. – Впрочем, не ожидала, что я подымусь в такую рань».
– А, это ты? – голос ее прозвучал настороженно и небрежно.
«Вот женское чутье!» – восхитился он и сказал:
– В каком смысле?
– В прямом. Ты совсем не соскучился. Видишь, мне тяжело? Помоги выгрузиться.
– А где мичман?.. – выдохнул он, крякая от тяжести канистры с керосином.
– Ах, Хаппенен? – голос ее прозвучал тревожно. – Он порывался меня перевезти, но я ему отказала.
– Что так? – Урбино был само безразличие.
– Марлен противопоказаны сейчас сильные эмоции.
– Значит, это ты о Марлен заботишься?
– Если бы они возобновили отношения, тут бы началось смертоубийство!
– Ты что, хочешь сказать… – Урбино понимал, что проговаривается, но не мог остановиться, – что Хаппенен не твой возлюбленный, а ее?!
– Та-ак!! – В голосе Лили появились нескрываемо грозные нотки. – Это она тебе наговорила? Значит, ты ее выпустил!
– Да нет, она сама.
– Сама??
– Сказала, что перегрызла цепь. Я решил, что это она так шутит… что ты ее выпустила на случай тайфуна, мало ли что, – Урбино уже барахтался в еще недоразоблаченной лжи, самых мутных волнах нашей человеческой природы. Вынырнул:
– Знаешь, какая главная задача нашего интеллекта?
– Ну?
– Не знать собственной природы.
– То есть правды? Ты не юли! Это ты про Марлен?
– Она вообще странная девушка…
– Странная? Девушка! – сорвалась как с цепи Лили. – Так ты спал с этой шлюхой! Да как ты мог… – рыдала она.
Слезы оказались главным аргументом. Тут Урбино уже нечем было крыть. Он пытался загладить свою вину буквально: приобнять, погладить… Она нехотя сопротивлялась, но ни за что не давала прикоснуться к своей голове, она дала ему пощечину.
– За что?! – самый слабый аргумент. Впрочем, и пощечина не была сильной.
Прочесть ей новые стихи было самым простым выходом.
– Мне снилась истина нагая
С косой до задницы нагой,
И вдруг она уже другая —
С оскалом волчьим и косой.
И так всю ночь она шагала
