Сон, однако, был не об этом.
Они плыли на катере… Два молодых, подтянутых морских офицера, капитан и лейтенант, сопровождали его. Он их впервые в жизни видел. Похоже, что и они его. Во всяком случае, капитан разглядывал его как-то пристально. На катере было полно и других людей, мужчин и женщин среднего возраста и общего выражения лица. Они плыли группой, массовкой, как новая смена в дом отдыха или санаторий. Все стояли, только они втроем сидели.
За что такая честь? Под арестом он, что ли?.. Вдруг стало ясно, что капитан – врач и что везут его лечиться. Однако капитан не задавал никаких вопросов, а Урбино так же молча подчинялся. О чем-то своем они изредка переговаривались с лейтенантом. Капитан даже взял лейтенанта за руку и так, молча и ласково, продолжительно подержал. Будто они о чем-то договорились. Тут как раз катер причалил к некоему пирсу, и лейтенант легко на него соскочил.
– Какой он милый! – Капитан впервые сказал что-то Урбино.
– Да, очень. – Урбино охотно согласился.
– Я всегда радовался встрече с ним.
Недоумение Урбино возрастало.
– А что со мной?
– Не беспокойтесь. У вас все свое. Зуб сам пройдет.
Какой зуб?!.. Тем временем все пассажиры гуськом сходили по трапу. Остались они вдвоем.
– Но вы же меня даже не смотрели!
– Смотрел. У меня свой рентген, – пояснил он.
– Сколько же я вам должен?
– Ничего. Вы же по рекомендации Галины Л.? Значит, вы свой.
«Свое – свой»… И при чем тут Галина Л.?
Урбино ничего не понимал. Откуда они знали? Хотя чаще других он теперь вспоминал эту прошедшую мимо его жизни женщину, мимо его жен, детей, страстей… Будто она его ждала – оказалось, промчалась. Кто мимо кого?
Оставалось только сойти по трапу.
– И куда мне теперь?
– Возьмете такси. Или рикшу. Тут близко. Мне пора на прием.
Урбино все еще мялся.
– У вас все свое и само пройдет, – еще раз повторил капитан, подымаясь.
Было ясно, что разговор окончен.
И Урбино проснулся в недоумении, чтобы снова увидеть проклятую кнопку. Теперь она походила на зуб. Такой здоровый, казалось бы, а беспокоит. Почему всегда так страстно тянет давить на больной зуб?.. И Урбино постарался снова уснуть, чтобы увидеть более славный, хотя и не менее странный сон.
Герцогиня-мать и покойница жена, красавица в индийском сари, лепили вместе пирог.
«А что, я согласна. Пусть у него там будет свой кабинет», – сказала мать-жена хором, обе светло улыбаясь.
Ему и раньше казалось, что дверца под столом. Чуланчик на чердаке, в углу, под косяком крыши. Хранилище строительного мусора с дохлыми детскими игрушками – чем не описание прозы?
Оказалось вдруг пусто, чисто, просторно и светло. Свет шел ниоткуда. Посередине стол и стул, не стул, а табурет, и стол был как раз с той утраченной пишущей машинкой и стопой бумаги. Эта подчеркнутая центральность рабочего места его раздражила, как неуместная забота о недописанном романе. Урбино сердито осмотрелся. Все было так же пусто, кроме большой кучи в углу. Будто туда все тщательно смели, как мусор. Она стекала такой осыпью, как в складе старьевщика. Чего тут только не было!
Свитера и куртки, зонты и трости, кашне и кепки, береты и перчатки, блокноты и записные книжки, часы и очки, бумажники (пустые) и кошельки (с монетками разных стран), браслеты и амулеты, портсигары и зажигалки, ножи и ножики, четки и цепочки, брелки и перстни, несколько любимых книг… – все, что было им потеряно или украдено у него, было здесь радостно найдено. Никогда не думал, что он такой барахольщик: хватило бы на блошиный рынок маленького городка, – каждая вещь будила воспоминание об утрате, и ничто не пугало, пока в самом низу этой сладкой кучи не нашел он отцовскую бритву. Она была в галстуке. Галстук!!!
Развинтил бритву, подул – она издала печальный звук какого-то восточного инструмента – ну да, он слышал такой в Греции, в армянском ресторанчике, где они были вместе с Дикой, она еще так радовалась какой-то восточной тряпке, что приобрела за бесценок (бесценной она и была! – вот почему приснилась ему сегодня в сари…). Галстук был последним подарком Дики. Хенд мейд, разрисованный круглыми очочками. Закругленные заушины очень хорошо смотрелись… Он забыл его у Дики как раз в пылу последней ссоры, ровно перед ее гибелью в зоопарке. Очень скучал по нему.
