Тут же за моим столом оказалась женщина — неплохая, хотя и несколько беззубая.
— Дарья Лепесткова, — представилась она.
Я тоже представился.
— Ты кто?
— А инженер. А ты?
— Зверовщица, — просто сказала она и, заметив, что я слегка вздрогнул, торопливо добавила: — Да тут всякие есть! Форельщицы… змеевщицы!
— Кто?..
— Змеевщицы. Тут раньше знатный змеесовхоз был — «Заветы Ильича». Поразбежались ныне.
— Кто поразбежался?
— И те, и те, — просто ответила она.
Я задумался… ну что ж… В раю и должны быть змеи?
— Рыбачить приехали? Пр-равильно! Тут такие черви! — сказала она, изобразив их пальцами рук… довольно художественно.
Опять я вздрогнул… Ну что ж. Привыкай!
— Вот это по-нашему, по-водолазному! — неслось от стола с какими-то гигантами (видимо, водолазами?), сидевшими с водкой.
Тут Лепесткова просто и безыскусно пригласила меня к себе, на дальнюю звероферму, при этом честно предупредив, что автобус туда (а значит, обратно?) ходит лишь по вторникам. То есть сегодня. Я стал обдумывать это предложение, но тут между нами возник Никита, красный, всклокоченный, в последнем градусе гордости и обиды.
— Ну, мы плывем или нет? — произнес он, надменно выставив вперед ногу (босую).
— Погоди… сейчас!
Прервал мои напряженнейшие раздумья!
— Тогда я один. — Он двинулся к выходу.
— Погоди! — Я догнал его. Он остановился. Кинул взгляд на Колю-Толю и Толю-Колю, братающихся с водолазами.
— Позови их, — холодно Никита сказал.
— Нет уж! — вспылил тут и я. — Это… чисто твои фантомы. Ты их и зови!
Вздернув голову, он пошел. Я тоже и на пороге остановился. Оглянулся. Гвалт, запах прелой одежды, кислого пива, табака!.. Потерянный рай! Я вышел.
У лестницы догнала нас Дарья Лепесткова, заманчиво показав пальцами червей. Мы встали в нерешительности… особенно нерешительно, надо сказать, выглядел Никита.
— Но черви-то нам всяко нужны! — сказал я. Не хотелось расставаться с этой жизнью. Никите, я чувствовал, тоже…
— Ну давай, — добродушно произнес Никита.
Пройдя по улице далее, по указаниям Лепестковой, мы полезли в овраг. Спускаться было довольно склизко. Навоз. Слежавшаяся, обильно «удобренная» и от того особенно скользкая солома.
Никита весь был во власти страданий, которые сам же и учредил.
— Предатели! — бормотал он, имея в виду, очевидно, братанов.
— Ну, ты, как всегда, не прав! — утешал его я. Они ж и союзниками нашими никогда не были… почему же предателями их считать?
— А… тебе все нравится! — Он махнул короткопалой рукой.
Ну… почти все. Овраг, во всяком случае, нравился мне: много полезных вещей — прочно скрученные пружины от матраца, рядом — почти целый зипун, впрессованный в землю, местами проросший голубыми цветочками и травой. А черви — вообще отменные. С руку! Тихо парил навоз.
— Ат-тличные черви! — вскричал я.
На обрыв взошла чудесная девушка в короткой юбке и, лихо махнув двумя руками, выплеснула ведро с помоями — картофельные очистки повисли у нас на ушах, как ряд сцепившихся «восьмерок», считающихся, как я где-то слыхал, символом совершенства.
— Все! Хватит! — Никита заорал и стал карабкаться из оврага.
У катера я задержался чуть-чуть: Лепесткова чертила мне на папиросной пачке, как можно достичь зверосовхоза водным путем.
— Скоро ты? — Никита метался по палубе.
— Отстань, зудень! — сказала Лепесткова, глянув на него.
Никита вздрогнул, поняв, что это слово прилипло к нему уже навсегда.
— Ногу у нас украли! — снова запричитал Никита, выруливая за буй.
— Нет, — опять внес я поправку. — Улетела она.
— Как улетела?
Я лишь вздохнул. Никита встряхнул перед собой карту, показывая, что отныне намерен доверять только ей… всяческие фата-морганы должны уйти, как туман. Лишь строгие научные данные…
— Вот! — Он уставился в карту. — Примерно… через десять миль будет Погост… В смысле, — спохватившись, добавил, — большое рыбацкое село. Там, — блаженно потянулся он, — в баньке помоемся… выпьем! — Он сладко зажмурился.
— Было, — меланхолично произнес я.
— Что было? — вскричал он.
— Село. Большое, рыбацкое, — еще более кротко добавил я.
— Когда? — он заходился яростью.
— Только что.
— Это!.. — Он не находил слов, чтобы заклеймить то, что мы только что с ним покинули… Уж во всяком случае — не село.
