Однажды вечером мы возвращались домой после такой поездки, раздраженные и отупевшие. Машина уже почти подъехала к дому. Я видел ряд из шести-семи чистеньких домиков, во дворах которых хозяева разгребали лопатами снег. Отец притормозил, и мы стали наблюдать, как поднимаются и опускаются сверкающие железные лопаты, как тяжело дышат люди и как пар, словно табачный дым, вырывается из их ртов. У некоторых из них действительно оказались сигары и трубки. Пожилой сосед с ведерком в руке ходил взад-вперед по дорожке, посыпая ее солью. Эти люди, решившие потрудиться после ужина, казалось, черпали силы непосредственно у матери-природы. Они переговаривались и перешучивались во время работы. Одеты они были в серые пальто с капюшонами, и это придавало им какой-то средневековый вид. Возможно, это члены какой-то гильдии уборщиков снега? Глядя на них из машины, я испытывал странное чувство оторванности от мира. У нас дома мама обычно нанимала работника, чтобы очистить подъездную дорожку от снега, и я ни разу не видел отца с лопатой или граблями в руках. Я чувствовал себя сыном крупного капиталиста, приехавшего посмотреть на рабочих и свысока взирающего на «солонки с крышкой»[16] и таунхаусы бедняков. Эти мысли мне совсем не понравились, и поэтому я опустил стекло и помахал людям рукой. Я увидел, как кто-то из них помахал мне в ответ рукой в большой рукавице. Это были самые обычные люди — торговцы автомашинами или владельцы ресторанчиков, — и в то же время они представляли для меня совершеннейшую тайну. Отец кивнул и сказал спокойным тоном:
— Этой битве конца не будет.
Не знаю, что он имел в виду — уборку снега или битву с неким невидимым и непокорным противником. Мы проехали немного вперед, и я увидел наш дом. Очертания викторианской крыши парили над голыми ветвями яблонь, которые отделяли наш участок от остальной улицы.
Родители отправили меня учиться в школу Святого Иоанна — католическое учебное заведение, которым заправляли иезуиты. Отец был атеистом, а мама выросла в методистской семье, а теперь считала себя агностиком, однако, несмотря на это, меня отправили к иезуитам, так как отец объявил, что они настоящие ученые.
— Они дают обет безбрачия и имеют кучу свободного времени — это уже говорит в их пользу, — сказал он.
Директор школы отец Клейтон покорил отца тем, что имел докторскую степень по химии. Условием обучения было соблюдение католических ритуалов — изучение Библии, посещение мессы по средам, исповеди. Это отца раздражало.
— Только не покупайся на библейскую лженауку, — наставлял он меня. — Горящие кусты, люди, доживающие до девятисот лет, духи, от которых зачинают девственницы, и все такое прочее. Помни, что всем этим делам не может дать объяснение даже квантовая физика.
Маме, любившей традиции, католическая школа казалась частью того славного прошлого, когда люди отличались хорошим воспитанием и манерами. У нас в «салоне» целая стена была увешана выцветшими старинными фотографиями: семейство, расположившееся на пикник на солнечной лужайке; дядюшки в широкополых шляпах, гребущие в деревянных лодках; портрет маминых родителей — крепкий бородатый священник с проницательными глазами и женщина в кружевном платье, с простым и добрым лицом. Эта стена напоминала что-то вроде семейного святилища, посвященного предкам, которые были последним счастливым поколением, несмотря на то что жили во времена, когда не умели лечить ревматизм и брюшной тиф.
Мать испытывала ностальгию по прошлому. Иногда она садилась на верхней площадке лестницы и начинала рассказывать о том, как в детстве проводила летние месяцы в этом доме. Тетушка Беула приехала сюда из Вермонта, где некий фермер, выращивавший яблони, обманул ее и бросил. Беула сразу взялась за хозяйство в доме: вычистила камин, с помощью кирки и лопаты выкопала кладовую для продуктов и год за годом складывала туда банки с консервированными фруктами. Это была старая дева, свистом подзывавшая цыплят и выпивавшая каждый вечер перед сном стакан рома, разбавленного сельтерской водой. Дни ее проходили в заботах по дому: стирка, консервирование, готовка. Но чем бы ни занималась Беула, она все сопровождала саркастическими замечаниями, шуточками, поговорками и песенками. Неудивительно, что моя мама усвоила несколько архаичную манеру разговаривать и установила в доме военную дисциплину. Даже когда она отступала от Беулиных строгостей в ведении хозяйства — например, приобретала кашмирский гобелен или турецкий молитвенный коврик, то просто заменяла одну традицию другой. И я думаю, школа Святого Иоанна была для нее таким же баюкающим душу отзвуком прекрасного прошлого, как народные украшения и прочие старинные вещицы.
