— Может, ты должен отрецензировать этот фильм?
Я улыбнулся.
— Этим я и занимаюсь, точно?
— Это тренировка, Макс. Ты должен отрецензировать главный фильм.
Пауза. Потом Мишка прибавил задумчиво:
— А я, выходит, не должен.
— Выходит, так. Как и любой другой человек. Я, только я должен…
Снова пауза.
— Как думаешь, Макс… Насколько ты уже готов отрецензировать этот фильм?
— Я совершенно не готов, — решительно произнес я.
Мишка даже обернулся и посмотрел на меня.
— Я совершенно не готов, Миш, — повторил я напряженно.
Внезапно я понял, что имею в виду Ольку — этой интонацией.
— Что-то… случилось?
Я, однако, ни капли не сомневался, что Мишка не догадывается — как он мог догадаться? И тем более о том, что я…
Мишка выдохнул.
— Ты винишь меня в исчезновении Ольки?
Пауза. Но я тотчас убил ошеломление.
— В ее смерти, Миш.
Еще несколько секунд; мы смотрим друг на друга.
— Ты винишь меня? — спрашивает Мишка уже более слабым голосом, в котором слышится уныние; отворачивается.
— Да. Олька… о Боже, я любил ее. Всегда-всегда, — я подумал, что неплохо было бы сейчас разрыдаться, подумал с печальной усмешкой, потому что плакать совершенно не хотелось.
А потом мне вдруг пришло в голову, что фильм моей жизни стал лучше, значительнее от того, что я не просто сдержал слезы в этом эпизоде, но обошелся без них естественно, не прилагая никаких усилий. И усмехаясь.
— А я… ты считаешь, я не любил ее?
— Нет, ты не любил ее, — мысленно я развел руками, — в том-то все и дело. Поэтому и появились Предвестники табора, Миш. Это была одна из причин их появления. И сейчас они тоже здесь.
— Что? — Мишка резко обернулся; светящиеся белки.
На сей раз, однако, они светились не так ярко.
Я всеми силами старался сдержать улыбку… однако у меня не получилось.
— Да, Миш, они здесь.
— Когда мы были… — Мишка напряженно замер.
— Да, когда мы были на мосту. Ты видел выпивающих водителей, а я — Предвестников табора, кативших катафалк.
Мишка вскочил и принялся ходить взад-вперед.
— О Боже, там… — он встал на месте, — там лежала она? Ты видел ее?
— Да, — солгал я.
Мишка сглотнул, осел; и, в конце концов, растянулся на песке. Головой к морю. Набегавшие волны едва не доставали до его шевелюры.
— Господи, Боже мой… но я ничего не видел! Почему раньше мы видели оба, а теперь видишь только ты?
Я многое видел помимо Предвестников табора. Из нашего детства…
— Не знаю. Но это не галлюцинации. Предвестники табора объявились в тот самый день, когда я получил твое письмо.
Мишка сел.
— Так значит…
— Да. Я увидел их еще в городе. И точно так же — они катили по улице катафалк.
— О Боже… не понимаю. Я ничего не понимаю.
— Я тоже, Миш. Наверное, мы никогда и не сможем понять. Что же все-таки произошло тогда и что происходит до сих пор.
А сейчас я лгал ему? Ведь какое-то объяснение у меня все-таки было — та самая разгадка, к которой я мысленно пришел, когда мы сидели в баре. Нет, я не понимал, даже не смотря на разгадку, — так что я не лгал Мишке. А может быть, все дело было в том, что я не хотел посвящать Мишку в разгадку? — поэтому теперь и задавался вопросом, правду говорю или ложь?
Я действительно не хотел.
— Я тоже не понимаю, — повторил я, — кто это и почему они преследуют нас. А впрочем, я даже не уверен, что они нас преследуют. Они просто вместе с нами. Вместе со мной.
— У тебя совсем нет никакого объяснения?
Я колебался. Наконец, качнул головой.
— Нет.
Потом повторил уже более уверенно:
— Нет.
Мишка смотрел на меня некоторое время; затаив дыхание. Затем выдохнул, откинулся на локти; но тотчас же, как будто с принуждением, снова растянулся на песке.
Волны теперь были совсем далеко.
— Расскажи мне, Макс… расскажи, как она выглядела? Олька. Когда ты заглянул в катафалк. Как она лежала? Ты увидел пятнадцатилетнюю девочку?
«Она лежала так, как лежишь теперь ты», — вертелось у меня на языке.
