— Между прочим, вы знаете, что он у Лукаева чай пил за несколько дней до… ну вы понимаете… Родионова сказала… так что и правда, к Лукаеву могли пытаться залезть, а Бердникова их увидела…
— Да, все же нет ее в живых — это уже точно. Но если Перфильев наводчик, как быть с теми мальчуганами, которых видела Родионова? Помните, их в доме Лешки-электрика искали? Сам Перфильев искал!
— Да ладно — кого она там видела-то? Это мог кто угодно быть!
— Да-да, просто какие-то ребята прошли, а все уж и подхватили — наводчики. Малышня какая-то забрела и все. Нет…
И тут Родионова подстать рассказала историю, которую, по ее словам, рассказывала молоканка Марье Ильиничне — о Перфильеве. (Откуда Родионова об этом узнала, Бог ее знает!).
— Это уж не приведи господь что! Ильинична даже Ольку отправила восвояси — они вместе молоко брать заходили. Не для Олькиных это ушей потому что. Суть в том, что Перфильев-то на самом деле только и ждет, как бы кого объегорить и что плохо лежит взять. Прошлым летом молоканка, оказывается, отдала ему свою козу. Одну. Именно, что отдала, безо всякой платы. Он Валентину слезно просил, говорит: «я никакой конкуренции тебе не составлю, продавать не буду молоко, просто для своих нужд — чтобы под боком был источник, а не к тебе ходить». Ну и молоканка согласилась, а чего ей терять — одной козой больше, одной меньше. Безо всякой платы отдала, обратите внимание, безо всякой платы. Так Перфильев эту козу до такого состояния довел, что та чуть не издохла. Посадив в сарай, ничем не кормил почти, не ухаживал, не мыл, она аж, бедная, вся почернела — шерсть почернела, прямо под цвет стен того самого сарая — они же у него такие, будто бы сажей покрыты. Я сама видела…
— Вы сами видели? — прервали Родионову на этом месте.
— Нет-нет, то есть не сама, молокан видел, Тонконогов, но об этом попозже, я до этого дойду совсем скоро… Так вот… коза почернела. Она с собакой прямо сидела рядом, представляете? С Орфеем этим его. Орфей на цепи рычит, лает едва до нее оскалом не достает. Перфильев даже перегородки поставить не позаботился… Между прочим, насчет этой его собаки скажу еще, пока не забыла: Перфильев же денег на нее потребовал больше на последнем собрании — так-то!.. Молоканка говорила, что муж ее случайно все это обнаружил, когда в сарай к Перфильеву заглянул, но мне, знаете ли, не верится, что случайно, — скорее уж они прознали как-то обо всем, заподозрили, но как — не могу сказать. Просто молокан же у нас человек постоянно куда-то исчезающий и надолго, и нигде просто так, без особого повода не появляющийся. Так что сами понимаете… Короче говоря, после того, как все это открылось, молоканы стали просить Перфильева, чтобы вернул им обратно, раз коза ему не нужна — он же еще, забыла сказать, и молоко забывал сдоить с нее — так-то! Ну Перфильев озлился сначала, заладил, мол, коза теперь моя, и что с ней — не ваше дело, а потом… потом все же вернул — да только когда ему деньги предложили. Деньги взял, представляете? И безо всякого зазрения…
Родионова распиналась еще долго и ни один день потом повторяла эту историю, — только представлялась первая возможность…
Все достоверные сведения о Перфильеве в купе своей со слухами очень быстро, буквально за считанные дни, сменили прежнее положительное к нему отношение, на негативное, а в отдельных случаях и враждебное. За сим, однако, никаких прямых действий против него не последовало. Никто не пошел и не стал высказывать обвинения в лицо, давить, напирать и все такое прочее. Да он был и не таким человеком, которого можно расколоть давлением.
За глаза можно было говорить с какой угодно уверенностью: «Это точно он! И наводил на дома и вскрывать помогал наверняка», «Все говорит за то, что это он!», «все сходится» и пр., а в то же время все прекрасно понимали, что против него нет ни единой улики и ничего толком не сходится.
Еще очень важную роль сыграло здесь то, что, несмотря на все подозрения, почему-то, в то же время, сложилось и твердое впечатление, что Перфильев вряд ли может знать, где находится Олька Бердникова.
