Ты спишь, спрашиваю я мать.
Сплю, отвечает она, и ты спи.
Наутро мне и матери объявляют на любой заправке одно и то же: жидкое топливо для печи как раз в этом году сильно подорожало. Не знаю, что нам теперь делать, сокрушается мать.
Идем в деревню и побираемся у соседей: не одолжит ли кто-нибудь немного топлива. Соседи отвечают одно и то же: мол, у них нет, но вот у тех соседей, у них-то найдется. Но и у тех, других, соседей тоже ничего не найдется. И когда мать просит в Шёнау в «Эдеке» продать в долг, записать на наш счет, а «звонкую монету» мы принесем позже, ей отвечают, что вот это вот «запишите на мой счет» никак не работает, так что нет, в долг никак. В итоге мать в сердцах пинает полку с какими-то решетками, и они с грохотом разлетаются по всему магазину, а мать и не думает извиняться, когда по полу катятся огурцы, она просто выходит вон.
Я могла бы по дороге домой спросить мать, помнит ли она еще человека из Большого города. Я могла бы передать ей привет от него. Но с другой стороны, ей ни к чему вспоминать об этом мужчине и о его дружбе, потому что отца каждый день надо кормить супом, а матери необходимо шепотом поговорить с ним в его кровати, чтобы его головные боли отступили. Так что мы молча едем дальше, и мать смотрит только на дорогу.
На другое утро я одна спускаюсь в долину Визенталь, выбираясь из глубоких сугробов по обочинам дороги, опираясь на суковатую палку. Я продвигаюсь вдоль ручья и мимо пустой фабрики «Фрей и Сыновья» на окраину Шёнау, где находится «Рай». Я только осмотрюсь, говорю я замасленному человеку на проходной. Я иду по проходу между стиральными машинами позади ангара.
«Золтар» был цыганом, странствовал в кибитке, короли одаривали его дорогими перстнями и ожерельями, а он предсказывал несчастья и даже смерть, его боялись, а он единственный не подчинился механизмам рынка. «Золтар», чего он только не знает в своей великой мудрости. Один взгляд в стеклянный шар — и ему ведомы вселенские мысли. Ему ведомо бессмертие. Он существует в стеклянном кубе с золотыми звездами над головой. Но «Золтар» — он слуга, он отвечает на вопросы и берет за это «звонкую монету», для этого у него есть специальный проем.
Вот тебе, «Золтар», от меня монетка. За нее ты мне ответишь на мой вопрос. Великий момент, сейчас «Золтар» поделится со мной своей вековой мудростью, со мной, Липой, бывшей предпринимательницей. Мгновение, и вот она, монетка, катится в недра танталовой пирамиды куда-то под землю, гудение, гул, и монета, наконец, со стальным скрежетом добирается где-то там глубоко до источника мудрости. Один момент «Золтар» не сводит с меня цепких глаз. И тогда я задаю мой вопрос: Что теперь делать?
Внутри меня как будто подбрасывает, и я уже ощущаю, как стеклянная кабина «Золтара» получает сигнал из глубины веков, опять стальной грохот, стеклянный куб содрогается, вот сейчас «Золтар» вздрогнет, зажмурится, с огромным напряжением откроет глаза, направит на меня умный взгляд, глубоко вздохнет и, наконец, откроет мне мое будущее. И я, Липа, бывшая Ассистентка, готова услышать его ответ.
Но «Золтар» не вздрагивает, и кабина больше не трясется. Светильники у него за спиной гаснут. «Золтар» остается с закрытыми глазами, даже не приоткрывает их. И не реагирует, когда я стучу в стекло, толкаю кабину, напираю на нее плечом. Великое молчание царит в «Раю». «Золтар» сидит недвижно в своей цыганской палатке из стекла, и если прежде он верно служил королям и предпринимателям, то теперь молчит, как будто уснул. Великая усталость лежит на перекрестке двух коридоров — из холодильников и духовок № Икс-2, двух аллей из всевозможных внутренностей кухонных приборов. Обманул меня «Золтар», украл мою монетку.
Дурной был выбор — длинноносый Тимо, и в доказательство у меня теперь болит живот. И кровь опять идет, так что сердце у меня по-прежнему чувствительное и уязвимое, и открыто для уж-не-знаю-кого-то-там. Поэтому я снова распаковала рюкзак с моими ожиданиями и приготовлениями, поживем — увидим, а живы будем — не помрем.
Сегодня мне исполняется четырнадцать. Утром я заплетаю матери косу, пока она сидит перед окном в нашей гостиной и любуется нашей восхитительной белой долиной, потом отношу суп отцу. Во дворе я зову к себе Берти, который пробирается по склону горы вниз через снежные сугробы. Я привинтила к педалям «мерседеса» специальные крепления, чтобы Берти своими протезами не соскальзывал с педалей. Теперь пусть попробует. Давай, я сяду рядом на пассажирское сиденье.
