Нет, это невероятно! Чтобы все добрые дела сложились
случайно, помимо воли человека… Но вдруг как-то некстати вспомнилось
совершенное им самим «спасение полковника Сато». За которое он готов получить
орден, и всю жизнь пользоваться привилегиями, и раз за разом повторять ложь об
этом, строя счастье на лжи и распространяя все ту же гибельную черноту вокруг
себя, что так явно нарисовалась в бреду.
«Ну и что? – зашептал чей-то голос в
голове. – Ведь на самом же деле спас. Какая разница, случайно или нет? А
Хотеенкова просто выбросить из головы. Отчет-то уже почти готов. Кто
узнает? Кому какое дело до того, кем был этот Сато? Правды ведь в любом случае
не узнаешь. Все эти отчеты, даже о Кайрондере, не условность ли? В душу ведь
никто не лез. Беллетристика одна. Так не лучше ли выбрать ту версию лжи,
которая не поставит под удар семью?»
«А как же настоящая истина? – мысленно ответил
Карев. – И тот мир, где она яснее ясного? Ведь и меня, придет время, будут
расследовать. Если не здесь, на предпоследнем дознании, то уже там, на
последнем?..»
«Да будет ли оно еще? – зашипел голос. – Это все
далеко. Себя не жалеешь, так хоть о жене подумай! Или твоя гордость важнее ее
счастья?»
Карев опустил голову и уткнулся в ладони. Вспомнилось отчего-то
– сапоги по бокам, полутемный салон, накрытый тканью труп… «Я уже как-то
лгал…»
* * *
Петрович слушал молча, подперев кулаком квадратную красную
морду и спокойно шаря по лицу собеседника взглядом узких серых глаз.
– Ну вот что, Павел, – заговорил он, терпеливо
дослушав до конца. – О геройстве твоем позже поговорим. Твоя
профессиональная несостоятельность меня заботит больше. Ты отчет принес? Хотя
бы черновик?
Дрожащей левой рукой Карев протянул широкое металлическое
кольцо. Петрович принял, зачем-то посмотрел на свет.
– Здесь все?
– Все, что видел и слышал.
Петрович поднял кольцо к голове и прикрепил за ухом.
Несколько минут невидяще смотрел перед собой. Кареву, по ту сторону стола,
оставалось лишь нервно дергать левый ус, пригибать подбородок вправо и вниз,
приподнимать брови и отчаянно бороться с мыслью бросить все, вскочить и уйти.
Наконец короткие толстые пальцы отлепили кольцо и швырнули
на стол. Взгляд начальника приобрел осмысленность, стал насмешливым.
– Ах, дурак ты, Павлик, дурак! Всему-то вас,
молодежь, учить надо! – Петрович довольно откинулся в кресле. – Что
Халл, что ты… Сато твой, оказывается, без ума от картин Савушкина был, верно? И
все их таки собрал? Только одну, уже оплаченную, еще не успели подвезти?
– Да… – осмелился проговорить напряженный Карев.
– А оплатили ее еще при Хотеенкове, которого выгнали
пятнадцать лет назад! Какой же это фанатичный коллекционер будет ждать
пятнадцать лет, пока привезут уже оплаченную и столь вожделенную картину?
Павел молчал, глупо хлопая глазами и уставившись на
начальника.
– Ох-хо-хо! Все приходится делать
самому! – выдвинув компьютер, Петрович навис над ним, бегая пальцами по
сенсорным клавишам. – Та-а-ак, у кого он купил эту мазню?
Карев замер, навострившись. Внутри зашевелилась смутная
догадка.
– Некий Александр Якимов, – провозгласил
начальник, читая с экрана. – Работает таксистом. Интересно, откуда у
таксиста деньги на такую картину? Ого, раньше был обеспеченным человеком. На
покупку «Руки» Савушкина истратился до гроша. Еще один фанатик! Только, в
отличие от Сато, нищий. Смотрим дальше. Живет в двухкомнатной халупе. Там же
прописана Марфа Черниловская, его теща. А вот это уже интересно: госпожа
Черниловская перенесла дорогостоящую операцию аккурат через неделю после того,
как Якимов продал картину Сато. Любопытно: твой сухарь отвалил двадцать тысяч,
а картина так и осталась у таксиста.
Память вдруг всколыхнула лица, образы… «Единственное окно в
душу… и через это окно – увидеть того таксиста в момент, когда он от своей
картины отказывается… ради тещи… вот она, тайна исповеди… пятнадцать лет…»
– Я знаю, – улыбнулся Павел. – Я знаю, почему
он так сделал. Я видел этого таксиста…
– А теперь скажи мне: конечно, Мартин Сато – мерзавец,
как и все мы, но разве это не дело, которое ты искал и должен был найти? Когда
человек отказывается от своей выгоды и своей страсти ради другого – разве это
не подвиг? Ну что, дальше тебе разжевывать или сам разберешься?
