Весь переход до Бомбея Наркид сильно страдал от нехватки кислорода. Он осмеливался выйти на палубу за глотком свежего воздуха, когда вокруг был решительно весь корабль, — но и этого оказалось недостаточно. Однажды тяжёлый блок деррик-крана сорвался и упал в футе от его головы; крепко, казалось, привязанная решётка, на которую он поставил было ногу, стала проворачиваться, грозя сбросить его на ящики с грузом в трюме, на глубине пятнадцати футов. Одной невыносимо душной ночью откуда-то с полубака прилетел нож, и на этот раз пролилась кровь. И Наркид подал жалобу, а когда корабль пришёл в Бомбей, сбежал, затерялся среди восьмисот тысяч человек и ждал целый месяц после того, как «Саарбрюккен» вышел из порта, прежде чем подписать новый контракт. Памбе тоже ждал, но его бомбейская жена стала слишком требовательной, и он на себе прочувствовал пословицу о Джеке, что «не пашет, а гуляет — в сорочке рваной щеголяет», так что ему пришлось завербоваться на «Спишеран» на рейс до Гонконга. В туманных Китайских морях он много думал о Наркиде; он навёл справки в порту, где «Спишеран» стоял с пароходами «Эльзас-Лотарингии», и выяснил, что кочегар плывёт на «Гравелотт» в Англию через мыс Доброй Надежды. И Памбе отправился в Англию на «Вёрте». У якорной стоянки Нор[12] им повстречался «Спишеран»; Наркид ушёл на нём к Каликутскому[13] берегу.[14]
— Хочешь повстречаться с приятелем, мой немногословный угольно-чёрный друг? — спросил джентльмен из коммерческого отдела. — Нет ничего проще. Жди в доках Ньянзы[15], пока твой друг там не объявится. Все проходят через доки Ньянзы. Жди, бедный язычник.
Джентльмен говорил правду. В мире есть трое великих врат, у которых, если только ждать достаточно долго, встретишь того, кто тебе нужен. Первые врата — вход в Суэцкий канал, но через них проходит также и Смерть; вторые — вокзал Чаринг-Кросс[16], но только для Британских островов; и третьи врата — доки Ньянзы. В каждом из этих мест мужчины и женщины вечно дожидаются кого-то, кто наверняка там объявится. Памбе стал ждать в доках. Временем он не дорожил, а жёны тоже могли подождать, как ждал он, день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, встречая трубы «Синего алмаза», пароходные дымы «Жёлтых полос», «Красного круга»[17] и ничейных грязных морских цыган, которые разгружались и загружались, теснились, свистели и ревели в нескончаемом тумане. Когда у Памбе закончились деньги, один добрый джентльмен предложил ему обратиться в христианство, и Памбе мгновенно стал христианином, обретая духовные знания между приходами кораблей и шесть-семь шиллингов в неделю за раздачу морякам религиозных брошюр. Вопросы веры его совершенно не волновали, зато он знал, что люди в длинных чёрных одеждах, если сказать им «Туземый кхи-лис-ти-янин, сэр», дадут пару монеток, а брошюры можно сбыть в один маленький паб, весьма и весьма прибыльно торговавший табаком в розницу, на доттели, которые по весу меньше, чем «полсамокрутки», что, в свою очередь, меньше пол-унции.
Но через восемь месяцев, из-за долгих часов, проведенных в сырости, Памбе заболел воспалением лёгких и вопреки собственной воли был принуждён лежать в своей комнатке за два с половиной шиллинга в неделю, кляня Судьбу.
Добрый джентльмен сидел у его изголовья, глубоко опечаленный тем, что Памбе разговаривает на непонятных языках, а не слушает чтение правильных книг и вновь погружается во мрак нечестивого язычества; но однажды Памбе вышел из полуоцепенения от звуков голоса на улице, ведущей к докам.
— Мой друг, это он, — прошептал Памбе. — Позови Наркида — позови его. Скорее! Мне его сам бог послал!
— Он хочет видеть человека своей расы, — произнёс любезный джентльмен; выйдя наружу, он изо всех сил крикнул: «Наркид!» К нему обернулся цветной — точнее сказать, цветастый человек в распахнутой белой блузе, новых с иголочки матросских штанах, блестящей шляпе и с брошью на груди. Многочисленные рейсы научили Наркида правильно тратить деньги и сделали его настоящим гражданином мира.
— Привет! Хорошо! — сказал он, вникнув в ситуацию. — Он был у меня под началом, чёрный ниггер, когда я ходил на «Саарбрюккене». Старина Памбе, старый добрый Памбе, чёртов ласкар! Покажите мне его,
