– Тогда почему вы убили мужа, миссис Карлайон? Вы не были патологически ревнивы. Он вам не угрожал. В чем же дело?
– Он вступил в связь с Луизой Фэрнивел публично – на глазах у друзей и семьи, – глухо произнесла Александра.
Они вернулись к тому, с чего начали. Юрист ей не верил – во всяком случае, верил не до конца. Она явно что-то скрывала.
– А как насчет вашей дочери? – спросил он.
Заключенная нахмурилась:
– Моей дочери?
– Да, Сабеллы. Она ладила с отцом?
Тень улыбки вновь коснулась губ узницы:
– Вы уже слышали, что они тогда поссорились? Это так, к сожалению. Сабелла не очень хорошо к нему относилась. Она хотела постричься в монахини, а Таддеуш считал, будто лучше знает, что ей нужно. Он нашел ей мужа – Фентона Поула, приличного молодого человека, который, кстати, хорошо с ней обращается.
– Но она так и не простила этого отцу?
– Нет.
– Почему нет? Прошло столько времени…
– Она… Она очень болела, – как бы защищаясь, сказала Александра. – Лишилась душевного равновесия… в связи с рождением ребенка. Это бывает. – Она посмотрела на адвоката, вскинув голову. – Тогда к ней и вернулось раздражение на отца. Но теперь оно почти прошло.
– Миссис Карлайон… Может быть, это не вы, а ваша дочь убила вашего мужа?
Женщина вздрогнула, широко раскрыв ярко-голубые глаза. Лицо ее выражало страх, гнев, решимость.
– Нет… Сабелла не имеет к этому никакого отношения! – воскликнула она. – Я уже сказала вам, мистер Рэтбоун, что это я убила его. Я категорически запрещаю вам впутывать ее в это дело, вы меня понимаете? Я откажусь от ваших услуг, если вы еще раз предположите что-то подобное!
И это было все, чего достиг Оливер. Александра явно больше ничего не скажет. Рэтбоун поднялся.
– Мы еще увидимся, миссис Карлайон. Но до того времени ни с кем не говорите о вашем деле, разве что с моего разрешения. Вы понимаете меня?
Он и сам не знал, зачем так сказал. Все его инстинкты утверждали, что браться за это дело не стоит. Вряд ли он поможет женщине, беспричинно убившей мужа, потому что назвать причиной флирт на званом обеде было трудно. Даже застань она его с кем-то в постели (лучше, если в собственном доме и с близкой подругой), это вряд бы что-либо изменило. Многие женщины застают своих мужей с кем-нибудь в постели – и тем не менее хранят молчание, позволяя себе разве что презрительную улыбку.
– Как вам угодно, – равнодушно ответила Александра. – Спасибо за визит, мистер Рэтбоун.
Она даже не спросила, кто его прислал.
– Мне угодно именно так, – ответил юрист. – Всего вам доброго, миссис Карлайон.
Какая нелепость! Что еще доброго может произойти в ее жизни?
Рэтбоун покинул тюрьму в смятенных чувствах. Каждая клеточка его мозга умоляла бросить это дело. Тем не менее он кликнул кеб и приказал вознице ехать на Графтон-стрит, где снимал комнаты Уильям Монк, а вовсе не в контору Певерелла Эрскина на Хай-Холборн, где он мог бы со всей вежливостью объяснить, что помочь Александре Карлайон просто не в силах.
Всю дорогу, трясясь в двуколке по булыжникам мостовой, Оливер мысленно находил все новые причины своего отказа. Любому мало-мальски сведущему адвокату хватило бы и половины их. Самое большее, что можно было сделать, – это оттянуть приговор, то есть продлить страдания несчастной.
И все-таки юрист не постучал в окошечко и не приказал вознице повернуть. Он так и сидел неподвижно, пока они не достигли Графтон-стрит. Там Рэтбоун выбрался из экипажа и расплатился с кебменом, но остался стоять посреди мостовой, глядя, как удаляется двуколка. Ее еще можно было окликнуть.
В нескольких ярдах от него уличный краснобай, тощий долговязый человек с падающими на лоб белокурыми волосами, читал нараспев рифмованную драму собственного сочинения – что-то о предательстве и убийстве. Прохожие останавливались послушать, и некоторые бросали ему мелкую монету.
Навстречу, расхваливая свой товар, прокатил тележку торговец, вверх по Уитфилд-стрит проковылял калека с подносом спичек.
Стоять посреди мостовой можно было долго. Рэтбоун поднялся на крыльцо и постучал. В доме сдавались меблированные комнаты – достойное и удобное жилище для мелких дельцов и профессионалов средней руки. Монк не нуждался в собственном доме. Насколько Оливер его помнил (а помнил он его весьма хорошо), этот человек предпочитал тратить деньги в основном на портных. Был он самолюбив и высокого мнения о себе как в профессиональном, так и в социальном смысле – по крайней мере, до несчастного случая, лишившего его памяти. Поначалу Уильям даже не мог вспомнить, как его зовут, и не узнавал свое отражение в зеркале. Но мало-помалу, с помощью старых писем, полицейских отчетов и свидетельств знакомых, он постепенно восстанавливал свои воспоминания. И несмотря ни на что, это был один из самых выдающихся детективов Лондона.
