— В Бонне?
— Да, ему надо о чем-то там поговорить со Штраусом.
— Слышали, какой кошмарный каламбур выдал Штраус? — сказал Манни. — Он недавно где-то столкнулся с графом Ламбсдорфом и говорит ему: "До чего же приятно встретиться с настоящим графом!" "А что, вы обычно встречаетесь с ненастоящими графами?" — спрашивает его Ламбсдорф. "Вот именно, — отвечает Штраус, — с фотографами". И как только Макс может с ним общаться?
— Постепенно привыкаешь. И потом, если, по-твоему, Штраус плох, посмотри на тех, кто его окружает: они еще хуже.
— Почему бы Максу не перейти в какую-нибудь другую партию? — спросил Манни. — Ладно, пусть социал-демократы для него слишком левые, но, может, СвДП будет в самый раз?
— СвДП никто не принимает всерьез. В СДПГ пошляков еще больше, чем в ХСС, а в идеи ХСС Макс по крайней мере верит. Теперь они будут вести избирательную кампанию повсюду, а не только в Баварии.
Эрика начала рассказывать о планах ХСС и ХДС на ближайших выборах: обе партии решили выставить своих кандидатов во всех землях ФРГ, причем, по данным социологического опроса, за них собираются голосовать около пятидесяти шести процентов избирателей. Меня поразило не то, что она сообщила, а то, каким безжизненно-тусклым голосом она это рассказывала — словно речь шла о политических партиях где-нибудь в Пакистане. Эрика, Симона и Манни заговорили о делах ХСС: некто Фридрих Циммерман мечтает превратить ХСС в общенациональную партию, какого-то Франца Хобеля хотят протащить в председатели ландтага Баварии, а довольно-таки темный тип по имени Зигфрид Шрамм баллотируется на некоторую должность в Вальхейме. Из их беседы я понял, что и Эрика, и Симона, и Манни знают этих людей, что Манни с Симоной весьма низкого о них мнения, но стараются этого не выказывать, и что Эрике все это безразлично — во всяком случае, говорила она так, словно была в состоянии гипноза.
Часов около одиннадцати Симона с Манни позвали Барбару и Пауля, и мы впятером отправились домой. Эрика провожала нас до ворот. По дороге она шепнула мне: "Ты не можешь остаться еще минут на пять?" Я махнул рукой остальным, чтобы они не ждали, и мы с Эрикой углубились в парк. Теперь, когда Шварцы благополучно удалились, а охранники не могли нас услышать, Эрика спросила:
— Ну, что скажешь?
— Про что?
— Про сегодняшний вечер, про детей.
— Все было замечательно, и дети тоже выше всяких похвал: умненькие, симпатичные.
— А то, что они говорят о сексе — разве это не ужасно?
— Ничего страшного: просто они об этом думают. Мои вот дочери уже давно не говорят ни о чем другом, кроме денег.
— Мы совсем тебе заморочили голову всякий политикой.
— Вовсе нет. Вы общаетесь с интересными людьми. Жалко только, что я никогда не слышал их имен.
— Чего тут жалеть? Я бы, например, предпочла их никогда не слышать.
— Не верю. Ты — чуть ли не первая дама Баварии, знакома с разными важными персонами, живешь во дворце, и дети у тебя — дай Бог каждому. Если бы ты отказалась от всего этого, ты сама бы себя возненавидела.
— Возможно. Но ведь у каждого человека есть своя мечта.
— И о чем же ты мечтаешь?
— О романтическом браке. О том, чтобы видеться не с теми, с кем должна видеться, а с теми, с кем хочу. О том, чтобы можно было ходить повсюду без охраны.
— Многие отдали бы все на свете, чтобы жить так, как ты.
— Они просто ничего не знают, — Эрика взяла меня под руку. — Скажи, а ты мечтаешь?
— Раньше мечтал, а теперь думаю только о том, как бы протянуть до конца жизни.
— По-твоему, мы сильно переменились?
— В чем-то, наверно, да, а в чем-то почти нет. Вот я тебя сегодня увидел и с той минуты чувствую себя совсем как тогда, в пятьдесят седьмом, в Берлине.
— Почему?
— Потому что я очень тебя люблю.
— Как ты можешь быть в этом уверен?
— А как вообще можно быть в чем-то уверенным? Просто я это знаю, вот и все. — И я уже набрал в грудь воздуха, чтобы добавить: "Ты-то ведь раньше была уверена", но тут Эрика спросила:
— Ты не считаешь, что нам следует побольше видеться?
— А это можно делать без телохранителей?
— Не исключено. Как ты отнесешься к тому, чтобы нам вдвоем куда-нибудь съездить?
