Порассуждав о пьянстве и разврате, Уэйд уступил место губернатору, который произнес краткую речь. Начал он так:
— На днях я сказал одному своему знакомому, что иду на «головомойку». Он спросил: "И какую же знаменитость туда пригласили?" "Хэмилтона Дэйвиса", — ответил я. "Нет, ты не понял, — сказал он, — я спрашиваю: какую знаменитость пригласили?"
Мэр начал свое выступление на торжественной ноте:
— Сегодня мы чествуем здесь удивительного человека. Но не только его, господа, а еще и американскую мечту. Да, господа, и в наше время американская мечта может сбываться, и лучшее тому подтверждение — жизнь Хэмилтона Дэйвиса: он поставил перед собой высокую цель, отдал для достижения ее все силы и женился на дочке начальника.
После часа такой «головомойки» я уже созрел для речи, в которой было бы сказано, что, несмотря ни на что, человек я все-таки замечательный. И вот встал Сидни Уилкс из "Планирования семьи" и, подняв свой бокал, оглядел собравшихся.
— Господа, — сказал он, — мы сегодня вдоволь насмеялись и, надо заметить, не без причины. Пришла пора воздать должное тому, кто этого заслуживает. Я предлагаю выпить за здоровье одной восхитительной особы, нашей общей любимицы — Сары Луизы Дэйвис! Дорогая Сара Луиза, я пью за то, чтобы и дальше подобные вечера проходили так же успешно, как и сегодня. Вы доставили радость стольким людям, одновременно сделав столько добра!
И он произнес целый панегирик, сопровождавшийся одобрительными выкриками, вслед за чем вся компания под руководством Уэйда Уолесса грянула приветственную песню. Все подходили к Саре Луизе с поздравлениями, и я тоже несколько раз удостоился похвалы за то, что не побоялся прийти на "головомойку".
Лежа в тот вечер в постели, когда Сара Луиза уже заснула, я вдруг поймал себя на мысли о том, что продолжаю улыбаться. Я улыбался пять часов подряд: на протяжении всего банкета, по дороге домой, сидя у камина в гостиной. Никто не может упрекнуть меня в том, что я выставляю свои чувства напоказ. На банкете я пел Саре Луизе такие дифирамбы, что она вся сияла от удовольствия. Она рассчитывала устраивать по две-три «головомойки» в год, и мысль о том, сколько это принесет денег "Планированию семьи", приводила ее в радостный трепет.
Я лежал и массировал себе лицо, которое отчаянно ныло. Но еще сильнее ныло сердце. Меня выставили на посмешище всему Нашвиллу. Друзья, конечно, скажут: "Это же все просто так, ради веселья. Ты что, шуток не понимаешь?", но ведь дыма без огня не бывает. Неужели я действительно говорю как-то странно? Неужели я действительно такой самовлюбленный? Неужели я действительно строю из себя невесть что? Я-то всегда считал, что я скромный и застенчивый и разговариваю совершенно нормально. А насчет моего пьянства? Да, в гостях я иногда закладываю за галстук, но ведь и Уэйд делает то же самое. Да и вообще, кто не закладывает? С тех пор как я окончил университет, никто из них не видел меня пьяным. Обычно я выпиваю рюмку виски перед ужином, а за ужином — бокал вина, вот и все. А то, что я будто бы пристаю к женщинам на работе, лапаю их? Господи, да мне и в голову такое не могло бы прийти! Я вообще, после того как женился, ни к одной женщине не подъезжал — включая, между прочим, и Лору Гейл, и Этель. Конечно же, я совсем не такой, каким кажусь окружающим, но понимание этого не принесло облегчения, и я лежал и мучился до самого рассвета.
Нелегко было на следующее утро сказать Сэнфорду и Уэйду: "Старик, ты потрясающе вчера выступил". Оба они скромно отмахнулись, сказав, что просто публика подобралась хорошая. "Не знаю, что бы мы делали без Сары Луизы", — добавил Сэнфорд, а Уэйд сказал: "Сара Луиза — это нечто". Мне вспомнилось старое изречение: с такими друзьями разве нужны врага? Да и если присмотреться, что такого хорошего было в моих друзьях? Я что, жаждал их общества, или, может быть, обратился бы к ним в беде? Нет. Почему, вообще, мы считались друзьями? Потому ли, что много вместе пережили и нам было о чем вспомнить? Что ж, если так, это все-таки лучше, чем ничего, — так говорил я себе перед состоявшейся в мае двадцатой встречей нашего курса.
