Преданное сердце - страница 127
Этот случай с оперой занимал мои мысли еще пару недель. Казалось, мне приоткрылось нечто важное, но потом в работе и буднях все забылось. Просто на меня в ту субботу напала мечтательная грусть: в жизни каждого человека бывают мгновения, когда он начинает тосковать по ушедшей любви. Интересно, часто ли Сара Луиза с нежностью вспоминала Фреда Зиммермана? Когда в середине ноября наша команда снова играла дома, мне уже было стыдно за ту свою минутную слабость.
День выдался таким промозглым, что на матч пришло не более десятка тысяч человек. Многие захватили с собой фляжки с горячительными напитками и теперь угощали своих соседей, чему те были, безусловно, рады. В нашей болельщицкой компании как-то не привилось носить теплое белье, и все ощущали потребность отвлечься от холода — как, впрочем, и от самого матча, потому что наша команда опять проигрывала. Мы встречались с «Тулейн» — командой, которая ничем не блистала, — и считали, что имеем неплохие шансы на успех. Соперники, однако, казалось, взяли себе за правило брать наших игроков в оборот прежде, чем те успевали взять в руки мяч, и несчастный Фред Фишер, у которого был хороший пас, большую часть игры провел в лежачем положении.
Как только стало окончательно ясно, что дело — табак, на свет были извлечены транзисторы с наушниками. Теннессийцы выигрывали у миссисипцев, а «Оберн» вел в матче с «Джорджией». Чтобы доказать самому себе, что я не какой-то размазня, я снова поймал трансляцию из "Метрополитен опера", полагая, что скорее всего услышу что-то незнакомое и, следовательно, не возбуждающее особых чувств. Странным образом, однако, именно в тот день, 18 ноября, передавали "Орфея и Эвридику" Глюка — оперу, на которую я ходил во Франкфурте с Надей. Глюк, правда, не растревожил меня так, как три недели тому назад Пуччини, но воспоминаний было не меньше. Я как бы заново прожил всю ту ужасную неделю с Надей, слышал, как говорю ей всякие лживые слова, видел, как она бьется в постели. К тому моменту, как Эвридика упала бездыханной, а Орфей пропел "Che faro senz Euridice?",[84] я успел настолько впасть в транс, что спроси меня, какой счет, не смог бы ответить. Через несколько минут опера кончилась, и я увидел, что мы проигрываем 7:21.
"Ну и что? — подумал я. — Что изменится, если некий молодой человек из Нашвилла или некий молодой человек из Нового Орлеана пронесет мяч через начерченную на земле белую линию? Жизнь наша останется прежней. Зачем же я тогда притворяюсь, что мне важно, кто победит? Зачем нормальным людям сидеть на холоде и смотреть, как игроки лупцуют друг друга — особенно если учесть, что и лупцевать они как следует не умеют? Как бы сделать так, чтобы не ходить больше на эти матчи?" Увы, это было невозможно, если, конечно, я не хотел растерять всех своих друзей.
Последнюю домашнюю игру мы проводили с «Теннесси». Я сидел и слушал «Валькирию» и ощущал больший душевный подъем, чем те идиоты, которые размахивали оранжево-белыми шапочками на противоположной трибуне.
Когда футбольный сезон окончился, я перестал слушать оперы — ни жена, ни дочери меня бы не поняли — и лишь следующей осенью вновь обратился к своему тайному пороку. В тот сезон к нам пришел новый тренер, и команда заиграла поприличнее. Очков она потеряла мало, зато по дороге потеряла меня: за игрой смотрело лишь мое тело, а душа была далеко — в "Метрополитен опера". Во время матча с Кентукки, когда мы проигрывали, я вспомнил одну строчку из "Вильгельма Майстера", которая когда-то нравилась Манни: "Die Kunst ist lang, das Leben kurz".[85] Глядя на всю эту бессмысленную суету на поле, я думал, как это верно сказано: жизнь коротка, а искусство вечно. Даже от самых здоровых из тех бугаев, которые бегали сейчас внизу, через сто лет останется только горстка праха, но Моцарт с Верди будут жить всегда. Так с помощью "Метрополитен опера" я протянул и этот футбольный сезон. Каждый раз, включая радио, я объяснял соседям, что слушаю репортаж о другом матче. Во время последней игры, которую наша команда проводила у себя на поле, приятели преподнесли мне подарок — миниатюрный транзистор, перевитый золотистой лентой. Я тут же принялся развязывать эту ленту, чем вызвал всеобщее ржание, а кто-то сказал: "Ну, Дэйвис, ты даешь! Прямо свихнулся на футболе!"
