— Естественно.
— А как вообще знакомятся с мерзавцем?
— Вы могли этого не знать, или он мог превратиться в мерзавца.
— Кто такой мерзавец? — спросил я. — Это тот, кого надо отлупить до полусмерти?
— Не обязательно, — сказал Форд.
— А Эзра — джентльмен?
— Нет, конечно, — сказал Форд. — Он американец.
— Американец не может быть джентльменом?
— Может быть, Джон Куинн, — объяснил Форд. — Некоторые ваши послы.
— Майрон Т. Херик?
— Возможно.
— Генри Джеймс был джентльменом?
— Почти.
— А вы джентльмен?
— Разумеется. Я был членом Комиссии его величества.
— Это очень сложно, — сказал я. — А я джентльмен?
— Ни в коем случае, — сказал Форд.
— Почему тогда вы пьете со мной?
— Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с коллегой, в сущности.
— Приятно слышать, — сказал я.
— В Италии вас могли бы считать джентльменом, — великодушно признал он.
— Но я не мерзавец?
— Разумеется, нет, мой милый мальчик. Кто такое мог сказать?
— Могу стать мерзавцем, — грустно сказал я. — Пью коньяк и прочее. Вот что погубило лорда Гарри Хотспера у Троллопа. Скажите, Троллоп — джентльмен?
— Конечно, нет.
— Вы уверены?
— Могут быть разные мнения. Но не у меня.
— А Филдинг? Он был судьей.
— Формально — может быть.
— Марло?
— Разумеется, нет. — Джон Донн?
— Он был священником.
— Очаровательно, — сказал я.
— Рад, что вы заинтересовались, — сказал Форд. — Выпью-ка я коньяку с водой, пока вы здесь.
Форд ушел, стемнело, я сходил к киоску и купил «Пари-спорт компле», итоговый вечерний выпуск с результатами скачек в Отейе и программой на завтра в Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел к моему столу посмотреть результаты последнего заезда в Отейе. Потом ко мне подсел близкий друг, редко бывавший в «Лила», и когда он заказывал Эмилю вино, мимо по тротуару прошел тот же худой человек в плаще и его высокая дама. Он скользнул взглядом по столу.
— Это Хилер Беллок, — сказал я. — Тут сидел Форд и демонстративно его не заметил.
— Не будь ослом, — сказал мой друг. — Это Алистер Кроули, чернокнижник. Его называют самым порочным человеком на свете.
— Извини, — сказал я.
10
С Паскиным в кафе «Дом»
Был приятный вечер, я усердно работал весь день и теперь вышел из нашей квартиры в доме 115 по улице Нотр-Дам-де-Шан, прошел через двор со штабелями досок, закрыл дверь, пересек улицу, вошел через заднюю дверь в булочную, фасадом смотревшую на бульвар Монпарнас, и через пекарню, полную теплых хлебных запахов, и магазин вышел на бульвар. Был конец дня, в булочной уже горел свет; в ранних сумерках я прошел по улице и остановился перед террасой ресторана «Негр де Тулуз», где нас ждали к ужину салфетки в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца. Я прочитал меню, напечатанное на мимеографе фиолетовой краской, и увидел, что plat de jour[27] сегодня — casseulet[28]. Название разбудило во мне голод.
Хозяин, месье Лавинь, спросил, как идет моя работа, и я сказал, что очень хорошо. Он сказал, что утром видел меня за работой на террасе «Клозери де Лила», но не окликнул меня, потому что я был очень поглощен писанием.
— У вас был вид человека, попавшего в джунгли.
— Когда пишу, я как слепая свинья.
— Но вы не заблудились в своих джунглях, месье?
— В трех соснах, — сказал я.
Я пошел дальше, заглядываясь на витрины, радуясь весеннему вечеру и встречным прохожим. В трех знаменитых кафе я видел людей со знакомыми лицами и просто знакомых. Но были гораздо более симпатичные люди, совсем не знакомые, они шли под зажигавшимися фонарями, спешили к какому-то месту, где они вместе выпьют, поедят вместе, а после будут любить друг друга. Люди в важных кафе, может быть, занимаются тем же, а может быть, просто сидят, пьют, разговаривают, но любят только, чтобы их видели другие. Те, которые мне нравились, незнакомые, шли в большие кафе, чтобы затеряться в них, не привлекать к себе внимания, побыть наедине друг с другом. К тому же большие кафе были тогда дешевы, с хорошим пивом и аперитивами по умеренной цене, которую четко писали на блюдечках под стаканами.
Таким здоровым, неоригинальным мыслям предавался я в тот вечер, ощущая себя исключительным праведником, потому что сильно поработал днем, а хотел больше всего поехать на скачки. В период нашей настоящей бедности необходимо было отказаться от скачек, и сейчас как раз бедность была так близка, что я не мог рискнуть деньгами. По любым меркам мы все еще были очень бедны, и я все еще занимался мелкой экономией, говоря, что приглашен на обед, а на самом деле два часа слонялся по Люксембургскому саду и расписывал жене сказочные угощения. Когда тебе двадцать пять лет, и по конституции ты тяжеловес, и пропускаешь еду, тебе очень голодно. Зато это обостряет восприятия, и я обнаружил, что многие мои персонажи обладают волчьим аппетитом, знают толк в еде, и большинство ждет не дождется выпивки.
