— Удаление тысяча триста, — наконец сказал он, опуская оружие. — Теперь по нас если стрелять, то только из пушки.
По бортам амфибии бурунами вскипала вода. Распахнулся люк командирской кабины, и через него вылез Жаб, держа в руке увесистый глубинный контейнер. Цифровая маркировка на крышке гласила, что внутри находится малая автономная торпеда «МАТ-26» в личиночной стадии развития. Предназначена эта тварь для поражения техники на сверхмалых глубинах.
Жаб пробежал пальцами по сенсорам программатора, задавая параметры цели, поднял контейнер над головой и швырнул его в воду. Я знал, что на глубине десяти метров контейнер раскроется, выпуская личинку на откорм и формирование. Уже через три-четыре часа торпеда наберет шесть килограммов нитрожира и будет готова к поражению обшивки легкого судна. Через сутки вес боевой части составит расчетные двадцать шесть килограммов.
Я понял, что торпеда предназначалась «Красотке», но не знал, как на это реагировать. Пас молчал. Я тоже решил не лезть не в свое дело. Взводный же вел себя так, словно ничего особенного не происходит. Выпуская на волю столь опасную тварь, он нервничал меньше, чем когда мы покидали его кабинет в учебке. Я понял, что страх, который он наводил на курсантов, имел под собой веские основания.
Жаб спустился в кабину, захлопнув за собой люк.
— Хитрый черт, — фыркнул Пас.
— Ты о чем?
— Жаб бросил контейнер, зная, что капитан наблюдает за нами в бинокль. Если «Красотка» уйдет без нас, торпеда догонит ее и утопит. Неплохая гарантия выполнения оплаченного фрахта.
— Похоже, у нашего командира на все есть такие гарантии, — поежившись, сказал я.
— Трудно придумать более прочные узы для сплочения команды, чем инстинкт самосохранения.
Амфибия набрала ход, устремившись к невидимому за горизонтом берегу. Я вспомнил Молчунью и понял, чем Жаб ее зацепил. Немой очень трудно жить среди обычных людей. Особенно среди здоровых охотников.
Через полтора часа мы достигли берега. Амфибия выползла на сушу, изливая из подвески потоки воды. За два года в учебке я привык к крымскому солнцу, но здесь, на северном побережье Африки, оно жгло гораздо сильнее. Если бы не тень от панамы, с лица наверняка начала бы слезать кожа.
— Как вы там? — спросила по связи Рипли.
— Норма, — ответил я.
Двигатель взревел, вытягивая броневик наверх по довольно крутому склону. Я закрыл глаза, чтобы через несколько секунд открыть их и увидеть настоящую Африку. Страну, о которой мои друзья, не считая Молчуньи, знали только по книгам и фильмам. Жаркий воздух веял в лицо, солнце палило, прокаливая броню.
Нас крепко качнуло, и я открыл глаза, хватаясь за леер. Перед моим взором простиралась пустыня — самая настоящая, как в кино. Песчаная, с барханами и редкими кустами каких-то колючек.
«Не ходите, дети, в Африку гулять», — вспомнилась фраза из детской книжки.
Но я уже не был ребенком — моя рука сжимала грозное оружие для подводной охоты, подо мной была броня, способная выдержать прямое попадание сотни орудийных снарядов.
— Мы в Африке! — повернулся я к Пасу, не в силах сдерживаться.
— Прикольно, — скупо кивнул он, но я видел, что он тоже впечатлен.
Пустыня оказалась не столь дикой, как представлялось вначале. Минут через двадцать амфибия выбралась на присыпанную песком бетонку, привстала на амортизаторах и прибавила ходу.
— Копуха! — раздался у меня в наушниках голос Рипли.
— На связи, — ответил я, вздохнув от неизбежности дурацкого прозвища.
— На карте в трех километрах по ходу жилье. И водородная станция. Будьте бдительны. Нам надо остановиться и пополнить запас горючего. На провокации не поддавайтесь, но сохраняйте готовность. Рукава закатали? Рубашки выправили? Воротники расстегнули?
— Да, — ответил я не по уставу, входя в роль бывалого охотника.
Вскоре амфибия начала сбавлять ход. Из-за бархана показались несколько приземистых домиков с незастекленными окнами, водородная станция и ржавая ремонтная эстакада. На одну из ее опор вдохновенно мочилась огромная лохматая псина.
— Смотри, верблюд! — показал Пас через дорогу.
Действительно, возле глухого забора одного из домишек стоял двугорбый верблюд. Взгляд у него был не кроткий, как у большинства травоядных, а надменно-задиристый.
